Поляк явился в английское посольство в тот час, когда братья Толстые уже воздали должное водке с бужениной, посмаковали ночное приключение, вздремнули – и снова сели за стол, где ждал их запечённый сом.

Скромно одетый, по-военному подтянутый господин лет тридцати перемолвился парой слов с секретарём посла, который проводил его потайной лестницей в кабинет. Там после непродолжительного ожидания Василий Семёнович встретился с графом Кэткартом.

Консервативный британец и в собственном кабинете отдавал предпочтение мебели мастера Чиппендейла, столь модной в ушедшем веке – лет тридцать пять назад, когда Уилл Кэткарт был ещё совсем молод. Искусная готическая резьба покрывала большие, поблёскивающие стёклами книжные шкафы и солидное бюро красного дерева; рисунок повторялся на удобных креслах. В одно из них, грузно опершись на подлокотники, опустился посол. Поляк остался стоять рядом с резными напольными часами.

– Надо полагать, вы уже знаете о печальном происшествии, – сказал сэр Уильям на хорошем французском и продолжил, не дожидаясь ответа: – Очевидно, вы знаете и того, кто отправил нашего друга Брэдшоу на небеса.

Огонь-Догановский по-французски тоже говорил неплохо.

– Увы, да, – с притворным вздохом подтвердил он. – Мы не представлены с графом Толстым, однако со времени своего возвращения в столицу он слишком заметен. Я вообще стараюсь держать в поле зрения таких… э-э… возмутителей спокойствия. Склонность Фёдора Ивановича к игре также представляет известный интерес. Кроме того, благодетель мой Николай Петрович Резанов в письмах ко мне давал графу в высшей степени нелестные характеристики…

– Не будем тратить времени, – прервал его речь сэр Уильям. – Легко догадаться, о чём я хочу просить вас по старой памяти. Граф Толстой должен получить по заслугам. Позвольте узнать, как это можно устроить.

К такому разговору Огонь-Догановский готовился, но не предполагал, что дело так быстро примет крутой оборот.

– Видите ли, ваше превосходительство, – неуверенно начал он, – граф Толстой – непростая штучка. Я же говорю, он слишком заметен для того, чтобы вот так, вдруг, на ровном месте…

– К делу, к делу! – Посол в раздражении повысил голос; голова продолжала болеть даже после того, как он попытался победить опий настойкой сарсапариллы, а тиканье кабинетных часов молоточками отдавалось в мозгу. – Вы знаете, что мне нужно. И за то, что мне нужно, я плачу хорошие деньги. Очень хорошие!

– Я всё понимаю. – Василий Семёнович мялся, изображая покорность. – Я всё понимаю и совершенно искренне готов помочь. Однако посудите сами. Самым простым и естественным было бы обратиться к услугам… э-э… наёмных профессионалов. Но граф Толстой – фигура грозная. Поверьте, я весьма хорошо осведомлён о его боевых заслугах. И смею вас уверить, у всех наёмников, которых можно приискать на скорую руку, против Толстого кишка тонка…

«По-русски получился бы отменный каламбур», – некстати подумал поляк, извинился перед англичанином за просторечие и продолжил размышлять вслух.

Толстой должен умереть, это ясно. Дело надо сделать наверняка с первого раза: несколько попыток – непозволительная роскошь. Однако те, кто есть под рукой, вряд ли смогут одолеть графа. И даже если наёмник сумеет подобраться к жертве, появляется другая опасность. Положим, Толстой убит, а убийца схвачен – ведь скорее всего, так и будет. Нет сомнений в том, что на первом же допросе он выдаст, кто его подослал, и след неминуемо приведёт к британскому посольству. А политическое убийство столичной знаменитости грозит серьёзным международным скандалом с непредсказуемыми последствиями.