Не успела она договорить, как сквозь ровный белый шум прорвался чей-то крик. Подскочили оба: и пёс, и Артемия. Девайс прибавил громкость, но радио вновь транслировало лишь мёртвое шипение. Однако голос, услышанный пусть лишь на миг, был слишком человеческим, чтобы в него не поверить, чтобы списать всё на затянувшееся ожидание и разыгравшееся воображение. Девайс и Тэм замерли, глядя друг на друга.

– Ищи! – одними губами произнесла Тэм, и пёс медленным шагом двинулся по кругу, пытаясь поймать сигнал.

Белый шум становился то тише, то громче, набегал волнами, в которых то и дело мелькал, захлёбываясь, мужской голос. Обрывочные кусочки, казавшиеся сначала криком, складывались в песню – из тех, которые не одобрялись ИИ Вавилона как слишком нервирующие и депрессивные. ИИ Вавилона из музыки старого мира одобрял только классику, а новую музыку писал сам, вплетая в простенькие расслабляющие мотивчики звуки природы. Но разве может музыка, написанная программой, вот так схватить за горло, как та, что продиктована человеческими эмоциями?

Пёс замер, поймав волну достаточно чисто, а пошевелиться почему-то боялась Тэм, будто это в ней, а не в Девайсе, были и радио, и антенна. Песня закончилась, и вместе с ней, казалось, остановилось сердце: в ожидании, кто же там, по ту сторону? Человек? Или очередная программа, просто наученная крутить музыку старого мира? Неужели – человек?! Но это практически невозможно! Так же невозможно, как радиоэфир посреди дикополья…

– Это была «Легче убежать», и я надеюсь, что вы не меньше меня балдеете от этих громких ребят старого мира[1]. Их записи мне посчастливилось отыскать на флешке в одном из заброшенных городов, и теперь они поют для вас – и для меня тоже, это ли не счастье?

Голос звучал мягко, расслабленно, чуть устало, переливаясь глубокими, низкими нотами, словно густой мех мягким глянцем, и совершенно точно принадлежал человеку – его согревала искренняя улыбка, имитировать которую ИИ пока так и не научился. Тэм всхлипнула, схватив ртом воздух, и зажала рот ладонью, боясь прослушать хоть слово. Впрочем, смысл слов был ей не так уж и важен, куда важнее то, что их говорил – пусть где-то далеко, но прямо в этот момент – живой человек.

– Тем, кто ложится спать – спокойного сна, а тем, кто садится в седло – спокойных дорог. Давайте пообещаем – себе и друг другу – что обязательно вернёмся туда, где нас ждут, какие бы сны ни вышли за нами на охоту в эту ночь. И не говорите мне, что кого-то из вас никто нигде не ждёт. Вас жду я, Трекер, еженочно в «Радиотрёпе» – по часу с каждой стороны от полуночи, а это уже чуть больше, чем никто и нигде, согласны? Но если вы всё же заплутали и потеряли свет своего маяка – идите на голос. – Трекер тепло усмехнулся. – Вы же догадались, чьи голоса и какие песни поведут нас сквозь дикопольскую ночь в следующие минуты? Я подсказывал, как только мог![2]

Вновь заиграла музыка, а Тэм стояла, прикусив губу и обхватив себя за плечи, и глупо улыбалась. Она всё ещё была совершенно одна посреди ночной черноты, присыпанной колючим звёздным крошевом, но сердце плавилось медовой смолой, словно в этой черноте она встретила давнего друга.

– Какие бы сны ни вышли за нами на охоту в эту ночь… – шёпотом повторила Тэм. – Обещаю, я обязательно вернусь в Вавилон, пусть там меня вряд ли кто-то ждёт.

Она всё ещё была совершенно одна, но, кажется, уже не так одинока.

– Сохрани частоту, Вась. Включай за час до полуночи.

***

Тэм слушала «Радиотрёп» уже больше года – каждую ночь. Песни лечили сердце и латали душу, удерживали в шаге от грани в моменты горького отчаяния и толкали вперёд, когда руки опускались от бессилия. А без тёплой улыбки в уставшем голосе Трекера она не могла уснуть, где бы ни была: под бескрайним дикопольским небом, под крышей ночлежки дорожного братства или в стенах общины, нанявшей её работницей за кров и еду, пока не сойдёт снег. И эта улыбка в его голосе, его добродушные шутки и неунывающий тон поддерживали Тэм куда больше, чем все песни радиоэфира.