– Ну-ну, баранки гну, – передразнил Данька. – Чего хочешь-то?

– Я свою песню… Ну, то есть музыку сочинил на гитаре. Красивую, наверное…

– Да ну? – Данька округлил глаза, наигранно схватился за рот и спрыгнул с каменного выступа. Подойдя к Диме, он наклонил голову в бок и проговорил: – А покажь!

Поначалу парень мялся и тянул время, но потом всё же решился и сыграл свою мелодию. Не раз он ошибался, не раз промахивался мимо струн, но общая композиция настолько удивила ребят, что даже дурацки посмеивающиеся и ехидно улыбающиеся пацаны прекратили веселиться и с интересом слушали. Когда Дима закончил, его руки тряслись так, будто он всё утро сырую землю лопатой копал, и с затаившимся дыханием он ждал, что скажут люди по ту сторону капюшона.

– Ого, ничё так… – ещё больше круглил глаза и ещё резче двигался Данька. – А ты хорош, брат. Но чё-то не хочется мне пропускать концерт, я ж не зря эту песенку заучивал. Давай так – устроим конкурс!

Павелецкий отбежал на несколько метров, вытянулся по струнке, устремил руку вдаль площади и глянул на Диму из-за плеча.

– Вишь вон тех девок? Одна из них – моя новая подруга, вчера подцепил. Иди к ним, сядь на скамейку и сыграй свою песенку, скажи, что от меня. Если им понравится, то на концерте ты играешь её вместо нашей патриотики, она реально меня уже задолбала.

И в этот момент Дима дрогнул. Просто подойти к девочкам и молча сыграть им на гитаре? Это же так странно, а они ещё почти все такие злые, язвительные, точно будут что-то кричать и смеяться, хуже чем парни. И ладно смех, ладно крики, но подойти и без спросу сыграть…

– Ну чё? – окликнул Диму артист.

– Я… н-нет…

– Чего-о? – делая голос выше просипел Данька. Подойдя к маленькому музыканту, он повторил вопрос, – Чего-о?

– Я не могу…

– Пф-ф, – прыснул Данька, – это как это? Ты ж хотел играть, так иди играй!

– Н-не могу…

– Да почему, в чём проблема-то?

И парень знал ответ на этот вопрос, но сейчас в его голове мысли настолько густо перемешались с ужасом, так резко на него накатившим, что ничего другого он ответить не мог, а может и не хотел вовсе. Застенчивость душила изнутри, а Данька ярко и громко давил снаружи:

– Ты мне ответь, чё не так-то? – со скоростью змеиной охоты махнул рукой Павелецкий. – Уважь мою девку, поди поиграй! Я разрешаю, топай!

Пожар внутри мальчика пожрал всё, что могло и не могло гореть. И это был не тот приятный огонёк идеи, та искорка, что стремилась зажечься сверхновой звездой, а чёрная, или даже чёрно-пурпурная дыра, поглощающая всё, даже остатки речи и воздуха, отчего начинала кружиться голова. Последнее, что выдавил из себя Дима:

– Я н… й… я н-не хочу б… больше…

Выпендриваясь своей грацией, балансирующий на бордюре Данька на мгновение завис, постоял в таком положении несколько секунд, продолжая пилить взглядом парня с гитарой, а затем, ни с того ни с сего буркнув: «Ну лан», вернулся на выступ и продолжил свою историю с мотоциклом, как будто последней минуты никогда не происходило.

Оставшиеся полчаса Дима сидел молча. Он не знал, что думать о случившемся. Его мелодия робко подрагивала в голове, а идея еле искрилась среди пепельно серого, подпалённого в адреналиновом пожаре, нутра.

Ночью Дима на улицу так и не вышел. Уснуть удалось только к трём часам ночи, после того, как он случайно зацепился за дурацкую мысль, отвлёкшую его от воспоминаний о дневном происшествии и затуманившую его сознание, погружая парня в сон. На утро он проснулся за пять минут до будильника, удивившись пунктуальности собственного организма, после чего наспех закинул в себя пару бутербродов с колбасой и натянув концертную одежду. Нет, это был не белый и блестящий костюм со стразами, но единственные приличные светло-синие джинсы и заботливо поглаженная мамой рубашка. Вот только старания мамы, вероятно, были напрасны, однако она об этом не знала, ибо о своих планах Дима не сказал той ни слова, пока та суетливо бегала по дому и проверяла, ничего ли парень не забыл, а также в десятый раз желала тому всех благ, удач, ни пуха и ни пера.