Исенгалиев перевел на русский. Офицер встал, оправился и неторопливо достал из полевой сумки свиток с огромной сургучной печатью. Демонстративно, чтобы видели все собравшиеся, сорвал ее, развернул документ и стал читать:

– На основании высочайшего указа Его Императорского Величества о крестьянском землевладении, повелеваем, – офицер остановился, давая переводчику возможность довести важность послания до байской семьи на казахском языке и лишь потом продолжил. – Учитывая, что основным видом хозяйствования казахского и киргизского населения является скотоводство и они ведут кочевой образ жизни, все плодородные земли вблизи рек и водоемов передать в переселенческий фонд и за счет этих земель обеспечить освободившихся от крепостничества крестьян наделами.

Его слова, как будто удар молота, раскололи тишину, заставив присутствующих обменяться настороженными взглядами.

Исенгалиев, переводя, понизил голос, словно пытаясь смягчить сказанное. Но даже в его спокойных интонациях ощущалась тревога.

Баймухамбет сидел неподвижно, не сводя взгляда с офицера. На его лице не дрогнул ни один мускул, но в глазах затаилась едва уловимая смесь ярости и отчаяния. Абыз, стоявшая за его спиной, крепче сжала край своей шали, пытаясь не выдать волнения.

Внезапно он, нахмурившись, пробасил:

– Значит, наши земли решено отдать? И кто решил?

Эти слова прервали молчание, и все взгляды устремились на офицера.

– Это как понимать? – до бая начинала доходить трагичность ситуации. – Вы хотите на нашем кыстау поселить русских переселенцев?

– Это царский указ, – промямлил переводчик, – мы всего лишь глашатаи.

– Здесь наши земли! – вскакивая с места яростно выкрикнул младший брат бая. – Мы их не отдадим!

– Это же грабеж, – возмущался дядя Азамат.

Баймухамбет резко поднял руку, призывая родственников к тишине. Его взгляд обжигал, заставляя младшего брата и Азамата умолкнуть. Он повернулся к переводчику и холодно, но сдержанно произнес:

– Скажи своему офицеру, что закон должен быть справедливым. Здесь живут мои люди, их предки веками оберегали эти земли.

Офицер потребовал, чтобы Исенгалиев ему перевел, что говорят казахи.

– Возмущаются, – пожал плечами переводчик и от себя снисходительно добавил, – дикий народ, им буква закона ничего не значит.

Неожиданно бай встал и быстро подошел к переводчику. Схватил его за грудки, да так, что у того слетело и повисло на прикрепленной к одежде веревочке пенсне, и прямо смотря тому в глаза со змеиным шипеньем на чистом русском произнес:

– Если ты еще раз откроешь свой поганый рот, то я тебе лично голову оторву. Знай свое место, прихвостень!

Лицо Исенгалиева стало белее снега. Он скукожился и, казалось, что даже мгновенно потерял в росте. От страха у него подогнулись коленки. Переводчик был в шоке. Откуда было ему знать, что дед бая по материнской линии, местный проповедник ислама Мендыкулов не только сам слыл ученым человеком, но и дал хорошее образование всем своим детям и внукам. В том числе обучал их и русскому языку.

В комнате повисла тишина, наполненная напряжением, словно воздух стал тяжелым, как густой туман. Родственники бая замерли, понимая, что он находится на грани ярости, но осознавая, что его гнев был справедлив. Даже офицер, почувствовав перемену в атмосфере, напрягся и, хоть внешне старался держаться хладнокровно, краем глаза следил за каждым движением Баймухамбета.

Исенгалиев беспомощно хлопал глазами, стараясь найти хоть какой-то взгляд поддержки, но никто в комнате не выказал ему сочувствия. Баймухамбет отпустил переводчика так резко, что тот чуть не упал, и, продолжая сверлить его взглядом, с горькой усмешкой сказал: