Он был пьян без вина. Надышался цветных дурманов. Накурился сладких дымов. Каждый шаг по ночной Москве, каждый переулок и улица вливали в него глоток эликсира, от которого расширялись глаза, восхищенно вспыхивало сердце. И хотелось пить и пить этот чудодейственный наркотик из ночных мерцаний и радуг.

Река, как из черной слюды, переливается, блещет, отражает огни, как крутящиеся золотые веретена. По набережным струятся непрерывные стеклянные бусы, вспыхивают, гаснут, и река глотает икринки света, дрожит, взбухает. Словно из глубин всплывают загадочные рыбы, неведомые существа. Зеркальцеву казалось, что всплывают из глубин его сознания невнятные страхи, неназванные пороки, несовершенные грехи, и от этого жутко и сладко.

Он шел по набережной. Каменные мосты казались невесомыми, повисшими над водой облаками. Железные мосты были прозрачными и переливались, как радуги. Хрустальные мосты были наполнены восхитительными фиолетовыми переливами, казались стеклянными бабочками.

Зеркальцев шел мимо особняков, жилых домов, кристаллических строений, не узнавая их, не понимая, в какой части Москвы он находится, словно оказался в призрачном городе, в приснившемся царстве. То вдруг испытывал слезную нежность, то ликующее восхищение, то мимолетное сладострастие, то беспричинную тревогу. Это был город, построенный на другой планете. Город его пьяных видений. Его младенческих снов.

Этот город строил колдун. Его возвел чародей. В нем правил волшебник, который вовлекал Зеркальцева в свои владения, лишал воли, памяти, прежних пристрастий, вел, как лунатика, среди золотых паутинок, серебряных деревьев, лучистых спектров.

Одни дома были похожи на воздушные шары из разноцветных полос. Медленно уплывали ввысь, оставляя волнистый след. Другие напоминали фантастические светящиеся грибы, из которых летели мерцающие споры. Множество прозрачных стеблей тянулись в черное небо, и в них текли разноцветные соки, брызгая в черноту нежной росой. То высилась глыба голубого льда с заключенным в нее источником света. То красный кристалл самоцвета с лучистыми гранями. И над крышами зданий в черном небе вдруг загорались рекламы, алые, зеленые, голубые, как гигантские махаоны, прилетевшие в Москву из Вселенной.

Он вышел на площадь, по которой скользили огни. Высотное здание, увенчанное хрустальным шпилем, нежно розовело и казалось прозрачным. Он поднял глаза и в черном небе увидел бегущую строку из красных огненных букв. Он сумел прочитать лишь завершение строки: «… и умирать царевна будет больно». Строка утекла и растаяла, оставив розовое облачко.

Он изумился. Небо, где проструилась надпись, было пустым, без рекламных конструкций, без электронного табло, на котором могли загораться буквы. И само содержание надписи показалось странным. Вдруг вспомнились недавние, услышанные на вечеринке слова о жене премьера, которую насильно постригли в монахини. Наркотическое опьянение мгновенно прошло.

Он стоял на Смоленской площади у высотного здания, стараясь понять, откуда взялась в пустоте таинственная надпись. Быть может, кто-то начертал ее лазерным лучом на невидимых облаках.

Ранним утром, когда воздух был серым и голуби неохотно просыпались в капителях колонн и лепнине старинных фасадов, Зеркальцев вышел из своего дома на Чистых прудах. У подъезда, как черный слиток, стоял внедорожник «Вольво-ХС90». Казалось, в его лакированной оболочке еще таится отблеск недавней московской ночи с сиянием огней, пылающими рекламами, озаренными ресторанами и ночными клубами. Навстречу Зеркальцеву шагнул молодой человек, представитель фирмы, пригнавший машину.