Жутко, когда голова на шесте,

Как фонарь, покачнулась от ветра.

Эй! Погоди, ведь твоя-то

пока на плечах.

(из кашгарского фольклора)

Вот он у стен Кашгара2 с напряженным лицом стоит в группе людей в богатых, сильно запыленных халатах.

Мучительно долго все ждут начальника. Мучительно, потому что прямо перед ними с двух сторон на воротах висят две человеческие головы, – как ни отворачивайся, все равно они здесь.

На границе наши купцы узнали, что восстание ходжи Вали давно подавлено, с тех пор идет расправа китайцев с повстанцами.

Какие-то чиновники подходили, сея панику головокружительными обвинениями. Один говорил, что надо ехать обратно на китайский пост, где давали бумагу о пересечении границы. Другой огорошил, сказав, что все не так просто в неверной бумаге китайского поста, а, сдается ему, в караване скрываются русские шпионы, неведомо каким, но злым умыслом угрожающие лично ему и в его лице всей Поднебесной империи.

Мусабай, отбив атаку второго чиновника, пояснил своим малоопытным товарищам, что все измышления, включая намеренные неправильности в бумаге, – обычные уловки для выбивания денег из новеньких, незнакомых с порядками, набитых деньгами и товарами, припорошенных пылью пустыни и приправленных острым желанием быстрой наживы.

Наконец, часа четыре простояв вблизи черного, спекшегося украшения китайских ворот, дождались компетентного, по мнению Мусабая, человека. Одарив его подобающим образом, въехали, слава Аллаху, в город.

Копыта мягко тонут в пыли. Улица узкая, едва проедет двухколесная телега. По обеим сторонам тянутся мастерские, цирюльни, торговые лавки с мелочами, мукой, шерстью, тканями, лепешками, кислым молоком, чесночными приправами, травами съестными и лечебными. Все пахнет, киснет, тлеет, и во все это томительной струей проникает трупный запах: стоят вдоль всей улицы шесты с подвешенными клетками, в каждой клетке – человеческая голова.

Как потом узнает Валиханов, улица эта – главная, вытянутая на два примерно километра, ведет на базарную площадь с городской мечетью, и больше таких широких улиц в городе нет. Чаще всего сверху она накрывается циновками, спасающими то от жары, то от пыльных холодных бурь. Теперь проходят в городе карательные операции, поэтому циновки убраны, и клетки выставлены на обозрение не только людям, но и силам небесным. И силы небесные вместе с отрядом семипалатинских купцов вполне могут оценить жизнеспособность людей, включивших смерть в свою повседневность.

На середине примерно главной улицы свернули в боковую, еще раз повернули. Тупик. Улица кончилась перед караван-сараем. Справа коза пощипывает мелкую траву между камнями. Перед крайним домом сидит старик в высокой зеленой чалме.3

Запах главной улицы, наверное, попал глубоко в ноздри. Тишина и покой кажутся неправдой, разыгранной специально.

Едва они разместились, пришел сам аксакал с сыном Баймурзой. Мусабай, старинный друг аксакала, представил им «племянника» Алимбая. Аксакалом будем называть, вслед за дневниками Валиханова, торгового и политического представителя Коканда. Он главный над всеми приезжими купцами, да так, что они не зависят от китайцев.

Разобраться в устройстве Кашгарской жизни и горожанину не просто, а уж приезжему «русскому», тем более

Алимбай и Баймурза понравились друг другу. Может быть, как совсем разные люди. Баймурза склонен с самоуглублению, занятиям философией, Алимбай – сама энергия. Но восточная созерцательность, без сомнения, сидит в султане. Не нам судить, почему они стали друзьями.

Кроме симпатии, у Алимбая был свой интерес. Чтобы понять ситуацию в Алтышаре, нужно знакомство не только с текущими документами, но и с историей края. Баймурза познакомит Алимбая с несколькими книжниками, мало известными в городе. Особенно тесные отношения сложатся у друзей со стариком, живущим в бедной хижине, расположенной около песчаных ворот. То ли в шутку, то ли из-за аскетизма этого человека Валиханов в своих дневниках называет его дервишем.