То ли это кто-то ради шутки
Взгляд мой проливает на пустяк,
Заполняя смыслом промежутки
Между тем, что дорого и так.
Вот, ищи с покорностью холопьей
Оправданье ветхое, пока
То ли листья кружат, то ли хлопья,
То ли жизнь качнулась у виска.
То ли жизнь, а то ли небылица,
Где так скоро, будто сгоряча,
Сединой молчания покрыться,
В пустоту весь голос прокричав.
«Жизнь дошла до конца коридора…»
Жизнь дошла до конца коридора,
Постояла и тронулась вспять,
Удаляя окно, за которым
Струи дождика в воздухе спят,
Пропуская больничные стены,
Пост ночной с задремавшей сестрой,
Что от грома взовьётся мгновенно:
«Тётя Маша, окошко закрой!»
И пока от нагретой подушки
Шла она, жизнь качнула назад, —
И девчонка, ночная зверушка,
За неё пялит в бурю глаза.
Меж палатами, как после взрыва,
Человечье мелькает быльё. —
Это время нас крутит игриво,
Как в стиральной машинке бельё.
И в проёме меж третьей палатой
И лифтом станет мне десять лет,
И бессмысленный дождик проклятый
Прополощет мне жизнь на просвет.
И пока я живу, понарошку
Ускользая к рождению вспять,
Тётя Маша, закрой же окошко!
Всё равно,
всё равно умирать…
«Яблоко, подобранное в усадьбе Рахманинова…»
Яблоко, подобранное в усадьбе Рахманинова,
С розовой кожей, оставшейся от зари,
Словно с передника накрахмаленного,
Из прошлого века – бери.
После зимы, шаги его помнящей,
Дремлющий плод рукавом потри,
Чтоб заблестел, словно жук беспомощный
В тёплой руке – смотри!
И через воздух, набрякший музыкой,
Будто бы летней грозой густой,
Я как во сне по карнизу узкому
Ринусь на голос твой.
Будто бы верю, что ты подаришь мне
Вечность в обмен на смерть.
И, разрываясь, летит над клавишами
Вечный Второй концерт.
И в самолёте ночном над Родиной,
На небесах оставляя след,
Яблоко спит. А тихонько тронь его —
Кажется, гений придёт на свет.
«Ненастный свет. Прощёная вода…»
Ненастный свет. Прощёная вода.
Я между «навсегда» и «никогда».
Ты между смертью и её повтором.
На реверсе, на вечном колесе
Мы выживаем, кажется, не все.
…Я прилечу к тебе на самом скором —
На световом, – а он так невесом,
Что мне самой останется, как сон,
Не воплощаться, а висеть на грани.
На грани между вечным и живым,
Где Бог в окне смирен и недвижим,
Как подорожник, прикипевший к ране.
«Я взяла эту ноту – значок…»
Я взяла эту ноту – значок
В партитурном корявом разбеге,
Карандашный отточенный штрих
С червоточиной – да и всего.
Взбудораженно и горячо,
Через воздух прокуренный, пегий,
Лишь её – среди звуков других,
Точно лучше и нет ничего…
Я взяла её…
В гулких висках,
В чутком трепете каждого нерва
Резонирует горечь её,
Как судьба на ладони дрожит.
Боже мой, как она высока,
Что другую такую, наверно,
Я уже никогда не возьму:
На другую не хватит души!
А в глазах всё темней и темней…
И со звуком последняя сила
Из души постепенно ушла,
Оставляя одну немоту.
Жизнь моя, да зачем же ты мне
Высотою глаза заслонила
И дорожную нить провела —
Да не так, и не там, и не ту?
«Приходили с утра, на рассвете, Мария и Анна…»
Приходили с утра, на рассвете, Мария и Анна.
Молодая грустна, а седая улыбчива странно.
Молодая темна, а вторая – луна на пределе,
Что колышет спасительный свет в полупризрачном теле.
Приносили подарки. Молчали. Садились поближе.
Что ты, Анна, молчишь? Коль чего принесла – говори же.
Темноглазая Анна отрез вынимала на платье.
А чего же он чёрный? Угрюмо раскинула: нате!
Вы ещё молода, говорит, вам к лицу эта горечь,
Пусть несчастья над вами шумят, призывая на помощь.
А Мария снимала колечко с рубиновым камнем,
Мне с ладони в ладонь опускала. – На что мне? Куда мне?
Я колец не ношу; и пока я слова вынимаю,
Я руками дышу. – Принимай, говорит. – Принимаю.
И глядит она весело, старые лучики морща,