Иллюстрация Натальи Сорокиной

Тамара вздохнула. Когда соседка проспится, сразу сообразит, где искать дочку, заявится и начнёт орать. Хорошо бы, чтобы вечером очнулась и пришла «в гости», а не в почтовое отделение, чтобы осрамить Тамару перед посетителями. Ей дети что – только пособие на них получать. Так и так, Настя у Тамары, скорее всего, задержится на пару дней, а то, может, и на неделю. Если выйдет надолго, придётся выкручиваться, можно будет у начальницы занять, она женщина хоть и строгая, но понимающая – не откажет. И спрашивать о долге не станет, дождётся, когда появится возможность отдать. На работе главное – коллектив хороший. С хорошим коллективом можно и маленькую зарплату потерпеть. Тамара сдержала очередной вздох. Девочка, не отрываясь, разглядывала киндер-сюрпризы с диснеевскими принцессами. «А можно её, интересно, как-нибудь насовсем забрать?» — бесцеремонно, как какая-нибудь бабулька, явившаяся в неположенный день за пенсией, растолкав её привычные мысли и переживания, пришла в голову Тамары идея настолько неожиданная, что она аж вздрогнула, как в тот раз, когда больно прищемила себе палец кассовым аппаратом. Своих детей у неё не было: сделала, дура, по молодости химический аборт, после которого началось сильное кровотечение, а потом месячные взяли и пропали совсем. Когда спохватилась, врачи только руками развели, мол, медицина бессильна, раньше соображать нужно было.

– Шоколадку ещё, «Алёнку», маленькую, – сказала Тамара, протягивая кассирше узкий прямоугольник в жёлтой обёртке, чтобы не класть его на грязную ленту.

Кассирша забрала шоколадку, сама положила её на ленту, потом сразу же взяла с ленты и пробила цену. Правило у них, видите ли, такое – товар брать только с ленты. А то, что на ней, может быть, до этого сырая курица лежала в протекающем пакете, а теперь шоколадка, которую будет ребёнок есть, – это в их правилах не прописано.

Алёнка с её пухлыми щеками, трогательной улыбкой и наивно распахнутыми голубыми глазами казалась полной противоположностью стоявшей подле Тамары Насти.

– С вас ещё шестнадцать рублей.

Тамара полезла в кошелёк за мелочью.

Ночью Настя, которую Тамара, покормив и искупав, уложила с собой в кровать, вдруг заворочалась и жалобно застонала. «Щами отравилась, что ли? – испуганно подумала Тамара, прикладывая ладонь ко лбу девочки. – Скисли всё-таки, сволочи такие… вот же… ценники, небось, на товарах переклеивают, а людям потом приготовленную еду выбрасывать. Столько трудов – и всё кошке под хвост».

Лоб у Насти был сухой и горячий, тут и без градусника нетрудно было догадаться, что у неё сильный жар. Она снова застонала, не просыпаясь.

– Ох, и врача тебе не вызвать, документов-то у меня на тебя нет, Настюша, – вслух сказала Тамара. – Беда мне с тобой.

Девочка открыла глаза и непонимающе на неё посмотрела.

– Ну где у тебя болит-то? Живот болит? – спросила Тамара. – Щами ты у меня, что ли, отравилась? Пойду завтра в магазин ругаться.

Пытаясь убедить себя, что ей продали несвежее мясо, из-за которого раньше времени испортился суп, которому бы ещё стоять и стоять, Тамара тщетно пыталась заглушить голос собственной совести, укорявший её за то, что она пожадничала и не накормила ребёнка как следует.

Но девочка отрицательно покачала головой.

– Живот не болит, тёть Тома.

– И не тошнит? – робко уточнила Тамара.

Настя снова покачала головой.

– Не тошнит, тёть Тома.

– Стало быть, всё-таки простудилась. Не дай Бог грипп, – сказала Тамара с облегчением, сама испугалась своих слов, обняла Настю, и ей показалось, что она прижала к себе шпарящую во всю силу батарею.