Вслед за вожаком в сторону собачьей тени выжидательно посмотрел и весь табун. Кобылы привыкли, что пёс обычно появляется вместе с хозяином, и некоторые из них, думая, что это пришёл он, направились навстречу. Резво поскакал в сторону собаки и жеребёнок, несмотря на тихое и ласковое ржание матери, не разрешающей ему удаляться от неё далеко. Вдруг тихо ползущий пёс, которого до этого все принимали за хозяйскую собаку, вскочил. Только сейчас до длинногривых детей Джёсёгея дошло, что к ним, прикинувшись собакой, подкрадывался волк!

Из-за усиливающегося ветра, дующего в сторону серого, исходящий от него запах смерти, который лошади обычно чуют за версту, в ноздри ударил лишь тогда, когда хищник предстал самим собой.

С детским любопытством прибежавший тонконогий жеребёнок развернулся, чтобы убежать к спасительной матери, и тут волк сделал гигантский прыжок… Миг – и его клыки вонзились в нежную плоть шеи. Нападение было столь стремительным, что хищник по инерции перекувыркнулся вместе с почти невесомой жертвой, успев разорвать тонкое горло жеребёнка ещё в воздухе. Подскочившая кобыла моментально развернулась и нанесла задними ногами мощный удар, но промахнулась. Успевший увернуться хищник отреагировал мгновенно – едва смертельно опасные для него копыта лошади опустились на землю, как волк вцепился зубами в её заднюю ногу, стремясь разорвать сухожилия. Волчий план мог бы закончиться успехом, если бы не подоспевший вожак табуна, сходу нанёсший удар передним копытом. Волк едва успел увернуться, но копыто жеребца всё-таки задело по касательной его череп, от чего у Аарымы загудела голова, и он, разжав челюсть, отпустил добычу.

Волку, хоть у него и затуманилось в голове, хватило сил достичь в два прыжка ближайшей опушки, где он залёг под большую лиственницу и, положив гудящую от удара голову на передние лапы, стал наблюдать за табуном. Боль не проходила. Саврасый жеребец собрал разбежавшихся во время нападения кобыл и погнал их в сторону другого алааса.

Посреди пастбища виднелась тушка жеребёнка, вытянувшего ноги в смертельной агонии. Кровь уже вытекла из разорванного горла и теперь сочилась лишь тонкой струйкой. У маленького тельца стояла мать и, словно приговаривая: «Вставай, сынок! Вставай!», тыкалась мордой в уже безжизненное и начинающее коченеть тело. Подошёл жеребец и чуть ли не силком направил кобылу в сторону остальных лошадей. Пора было уходить. Пока дошли до конца ала-аса, несчастная мать ещё несколько раз пыталась вернуться к мёртвому жеребёнку, но вожак оттеснял её, не позволяя воротиться. Только сейчас она почувствовала острую боль от волчьих зубов и, сильно прихрамывая, медленно скрылась за деревьями вместе с саврасым вожаком.

Умом кобыла понимала, что потеряла жеребёнка навсегда, но сердце матери отказывалось это принимать. Ей было трудно поверить, что сыночек больше не будет резвиться и скакать по проталинке, подпрыгивая на тоненьких ножках, что он больше не будет тыкаться мягкой влажной мордочкой в её гудящее, переполненное молоком вымя…

Саврасый всё это время шёл рядом, следя, чтобы она не отстала и не свернула обратно. Другие кобылы часто и брезгливо фыркали, пытаясь поскорее избавить ноздри от тошнотворного запаха свежей крови. Они шли неторопливо, но были готовы по первой команде вожака Тулуура повернуть в нужную сторону. Однако сейчас никто нападать на них вроде не собирался, и табун вскоре благополучно достиг безопасного пастбища недалеко от усадьбы хозяина. Они остановились, решив дать набраться сил раненой кобыле. Разбредаться по лугу не стали, а сгрудились в тесный круг, чтобы, прислушиваясь к тишине, которая всё ещё таила опасность, дождаться рассвета.