«Увидят», – снова подумал он, выглядывая из-за каменной стенки.

Но духи ничего не разглядели. Метров через двадцать один из них оступился неловко, подвернул ногу. Второй стал ему помогать. Значит, пока пронесло…

И в это мгновение за камнями яростно загрохотал ручной пулемёт. Гвоздик кинулся назад по ходу сообщения. Когда он вбежал на позицию, Аникеев уже вщёлкнул второй магазин.

– Стой! – сходу выкрикнул он сорвавшимся голосом, с размаху кинулся на землю и отшиб Аникеева от пулемёта. – Стой! Зачем стреляешь?

– Духи на разведчиков пошли… Двое, могли увидеть, – ответил Аникеев, растерянно моргая. – Чего ты кидаешься, как бешеный!

– Соображать надо! – яростно просипел Гвоздик. – Головой! Просил же тебя не стрелять…

Уже через минуту на склоне закипело, как в чайнике. Пулемётная очередь, так опрометчиво посланная Аникеевым, помогла духам сообразить, где находятся ускользнувшие от них разведчики. Те, которые пробирались по склону, развернулись и стали быстро догонять группу Якимчука.

Теперь уже Гвоздик посылал очередь за очередью, стараясь остановить духов, отрезающих Якимчуку дорогу. Но те быстро и ловко пробирались между камнями, укрываясь от огня.

Слева раскатисто ударил ПК. Это Умаров с высоты 14.0 пытался задержать духов, пересекающих ручей. Где-то ниже зарокотал ещё один станковый, потом по склону беглым огнём ударила минометная батарея. Батальон, как только мог, выручал разведчиков, попавших в беду в сотне метров от своих позиций. Гвоздик теперь уже не видел, где пробирается группа Якимчука.

Припав к прицелу, он ловил духов, мелькающих в камнях у подножья горы, и бил по ним короткими расчётливыми очередями. Позже он не мог толком вспомнить почти ничего, кроме приклада, больно отдающего в плечо, и грохота чужих и своих выстрелов. Непонятно было, долго ли продолжается это, и сколько прошло времени. Совсем близко разорвалась граната, – духи, видимо, засекли их позицию.

Гвоздик на мгновение оглох и ослеп, а когда приподнялся, плохо соображая ещё, выплёвывая кровь и песок, то увидел, что Якимчук всё-таки ушёл от преследователей. Он тяжело перевалился через стенку хода сообщения шагах в двадцати от пулемётчиков. За ним перепрыгнули двое разведчиков. Прапорщик был растерзанный, без каски, в грязи и царапинах. Голову стягивала наспех сделанная повязка с алыми пятнами крови. На скуле темнел свежий кровоподтёк.

Глаза у прапорщика были серые и тяжёлые, как пыльные камни вокруг. Якимчук, не мигая, уставился на пулемётчиков и метр за метром стал приближаться к ним, как слепой перебирая по каменной стенке растопыренными пальцами.

– Ты… Из пулемёта… Стрелял? – сипло спросил Якимчук, упершись в лицо Гвоздику своими безжизненными серокаменными глазами.

– Ты очередь дал?

– Я дал, – отозвался Аникеев. – К вам два духа наперерез пошли, а я их срезал…

– Сре-езал, – плачущим голосом повторил Якимчук, дёрнул щекой и, качнувшись всем корпусом, вдруг без размаха, коротко ударил Аникеева кулаком в лицо. – Срезал, значит…

Охнув, Аникеев сильно стукнулся каской о камень. Лицо его побелело, рука нашарила ремень автомата и рванула его к себе.

Гвоздик, едва успев наступить ногой на автомат Аникеева, крикнул испуганно:

– Якимчук! С ума ты сошёл, Якимчук?!

– Нет, ещё не сошёл, – тихо и устало ответил прапорщик. Глаза у него немножечко ожили. Плечи Якимчука обмякли, и он привалился спиной к камню, с таким напряжением откинув назад голову, будто изнутри его немилосердно жгло что-то. Так бывает, когда в живот ранят.

– Всю свадьбу вы нам этой очередью обосрали… – помолчав, заговорил он. – Ведь мы почти что проскочили… А теперь вот Максима Гречика ранили и Лёшу Лобанова убили… Из гранатомёта Лёшу накрыли, когда мы уже к самому ручью вышли. Суки! Гады паршивые!