Запретной игры!
Стеклянная влага,
Иллюзий вода.
О, тайная тяга
Проникнуть туда,
Где смутный, как отблеск
На том берегу,
Грядущего облик
Провидеть смогу…
Застыв без движенья
Часами могла
Ловить отраженья
За гранью стекла.
«Воспоминания детства воскресли…»
Воспоминания детства воскресли:
Девочка с книгой в прабабкином кресле,
Белые джунгли на зимнем окне,
Синие тени на бледной стене.
Небо срывается вниз снегопадом.
Девочка смотрит невидящим взглядом,
Словно бы зная уже, что вот-вот
Кто-то незримый её позовёт.
Длится снежинок таинственный танец,
И отражает ей зеркала глянец:
Снежной владычицы хладный венец,
Хмурого севера зимний дворец.
В страшные сказки влюблённое детство.
Кресло и зеркало – это наследство
Девочки с книгой от старых времён,
Грозных судеб и семейных имён.
Снег невесомо над миром витает.
Девочка с жадностью книгу читает,
А у стены зазеркальный двойник
Тоже к загадочной книге приник.
Тишь – только шёлковый шелест ресницы,
Снега полёт да шуршанье страницы.
И предо мной возникает, как встарь,
Странного детства волшебный фонарь.
И повторится до боли сердечной
В зеркале девочка с книгою вечной —
Из зазеркалья, из давнего дня,
Словно не видя, глядит на меня.
Памяти брата
Мир без тебя так безнадёжно пуст.
Хоть полон света, страсти, упоенья…
Читают пусть в церквах сорокоуст,
Чтоб дал Господь тебе упокоенье.
Как боль чиста, как боль моя остра!
Но обретеньем стала вдруг утрата:
Теперь ты понял – ближе всех сестра,
Теперь я знаю – нет дороже брата.
Кого винить? Да некого винить.
Хоть горький плач из горла так и рвётся…
Но наших уз серебряная нить
И там, в краю заоблачном не рвётся.
«А мне по тебе убиваться…»
Аркадию
А мне по тебе убиваться,
Мой милый, теперь до конца —
Лет тридцать, а, может быть, двадцать,
Не смахивать слёзы с лица.
Пусть выплачут слёзы другие,
А мне этих слёз не унять
И чувство острей ностальгии,
Зато уж его не отнять.
Вымаливать милость у Бога
В ночи и в сиянии дня.
А ты подожди нам немного,
Пока не отпустят меня.
«Взвесь каждую мою слезу. Потянет три карата?..»
Алексею
Взвесь каждую мою слезу. Потянет три карата?
И ограни её потом – здесь нужно мастерство.
Всё дело в том, что ты мне так напоминаешь брата,
И с этим, я боюсь, нельзя поделать ничего.
Как будто в нашем мире он, не за чертой могильной,
И мне не надобно во сне искать его следы.
А можно просто позвонить отсюда на мобильный,
И он ответит мне, смеясь, с какой-нибудь звезды.
На сходстве том судьба моя сыграла вероломно,
Как ни пытайся, ничего мы в этом не поймём.
Но чувство, павшее на нас, так странно и огромно,
И, как в тумане светляки, мы исчезаем в нём.
Что по сравненью с ним тщета, прорывы и победы?
Спалило душу нам дотла, как молнией гроза.
И лишь мерцает в небесах Туманность Андромеды,
Как в затуманенных глазах дрожащая слеза…
«О, если бы не было всё так плачевно…»
О, если бы не было всё так плачевно,
То разве б решилась спросить я тогда:
«О, сердце моё, одинокий кочевник,
Куда же ты чувств моих гонишь стада?»
Над нами раскинулась звёздная млечность,
И надо бы к дому, но движемся прочь.
И чувство моё – беспредельно, как вечность,
И горе моё безутешно, как ночь.
Чьей волей мы брошены в дикую местность?
Не видно нигде человечьих примет,
И рвётся струна, и томит неизвестность,
И кто-то во тьме произносит: «Кисмет»[3]…
Но чья там мелодия темень тревожит?
Ни друга кругом, ни костра, ни жилья…
Кто плакать не может, тот песню не сложит.
О, сердце, о чём эта песня твоя?
О трудной судьбе в одиночестве ночи,
О том, кто мне дорог и близок, как брат,
О долге идти, хоть и нет уже мочи,
Идти, чтоб дождаться утра без утрат.
«Теперь ты – вся моя семья…»
Теперь ты – вся моя семья,