Была такая семнадцатая больница при ЗИЛе, где лечили принудительно в течение шести месяцев. То есть меня туда определяли на шесть месяцев, и полгода я работал и жил на ЗИЛе. При больнице было общежитие, оно считалось как больница, и, чтобы людей не просто кормить, а они бы в носу ковыряли, мы работали на ЗИЛе бесплатно. Смену отработал – тебя вечером в это отделение на ключ запрут, проверят на алкоголь: выпивши или не выпивши. Если выпил, посадят на такие сильнодействующие препараты, что тебя начинает всего ломать, или сдают в милицию, а милиция тебя определяет на два года в ЛТП. Но поскольку я был дисциплинированный, я понимал: шесть месяцев, хорошо, я буду примерный рабочий, примерный работник. Вот этот палец раздробленный – это я получил, работая на прессе, когда собирал мосты для ЗИЛов. Так что ЗИЛу доблестному я отдал практически полтора года своей жизни, три раза по шесть месяцев.

А остальные разы из этих четырнадцати меня брала под опеку моя приятельница, заведующая отделением все в той же пятнадцатой больнице, только уже другого отделения, не для кагэбэшников, а для простых людей. Я сам к ней обращался. Когда понимал, что запой уже такой, что больше нет сил пить, я звонил ей. Она говорила: «Ну приходи». Мне назначали капельницу на три-четыре дня. В течение недели я приходил в себя, и, поскольку лечение алкоголизма в обязательном порядке продолжалось сорок пять дней, не меньше, то оставшийся месяц с лишним я должен был просто отбыть в этом отделении.

Через четыре-пять дней я выходил из состояния запоя, то есть приходил в норму, и, поскольку я очень хорошо печатаю на машинке, она меня сажала печатать истории болезни пациентов. Мне был выделен кабинет, она говорила: «Сделай мне сегодня к концу дня пять историй болезни, лечение какое, на выписку, ну, кому, ты сам знаешь, что им назначить». Я в этом отделении лежал много раз, всех больных знал, прекрасно знал их истории болезни и сам делал выписки для этих пациентов, назначал им лечение, она только читала: «Вот молодец!» В конце концов, однажды при выписке я попросился к ней в штат: «Давайте я у вас санитаром буду, мне работать где-то надо». Она меня с удовольствием взяла к себе санитаром и всем хвалилась: «У меня санитар со знанием двух иностранных языков, с двумя высшими образованиями!»

И в принципе так продолжалось до осени девяностого года. В девяностом году мы все еще жили с Наташей, и у меня случился очередной запой, который продолжался месяц или полтора. Несколько раз я попадал за это время в вытрезвители, приходилось жить у родителей – поскольку Наташа меня в таком состоянии не принимала. Однажды отец сказал, что, если я еще раз приду пьяный, он вызовет милицию.

– А почему милицию, какие-то скандалы были?

– Вообще, я не скандальный человек, обычно я запирался в своей комнате, и все. А для отца настолько было больно видеть, что вот оттуда, где я был, наверху, куда я докатился: из больниц не вылезаю, не работаю, а если проработаю три-четыре месяца, получу зарплату, тут же ее пропиваю, у меня начинается запой. Видеть больше он это не мог и начинал выяснять со мной отношения. Я, естественно, заводился, начинался скандал, мама рыдала и нас разводила. Я лежал у себя в комнате, он из другой комнаты кричал, чтобы я к холодильнику не подходил, к тому не подходил, к сему… Ночью я украдкой что-то там перекусывал – есть-то хочется! Утром меня всего трясло, мать потихоньку от отца подсовывала три рубля мне под дверь, чтобы я сходил опохмелиться. Я пытался вышмыгнуть из дому, чтобы отец не видел, куда-то сбегать опохмелиться, к вечеру приходил или в лом пьяный, или вообще не приходил.