– Интересно, – глуховатым голосом раздумчиво говорит Ира, – мой-то муженёк так-то же вот жалится кому-нибудь?

– Тебя что-то задевает?

– Да нет.

Василий помолчал, пытаясь определить для себя: то ли она говорит, что чувствует или подыгрывает; отмахнулся, его всё ещё тянуло на разговор.

– Считают, я в отца удался. Младший – тот в мать. Старший – не известно в кого… А я, значит, в отца. Со старшим, ещё отец жив был, я знаться перестал. Из-за Нинки, из-за матери тоже – ну словом, причин хватило. Он и так какой-то фраер, фантазёр, а тут ещё жена ему попалась – своеобразная, надо заметить, барышня. Я из армии вернулся, и Тонька его чуть ли не в тот же день наплела на Нинку в три короба – да с неё мужики не слазили, да то да сё… Если б я не знал своей Нинки, может быть, где-то и закралось бы сомненьице… а так только и спросил: «Тоньк, зачем тебе это нужно?» И пока жили в одной квартире, чего только не приключалось. Однажды я даже порезал Николая. Прихожу после работы, слышу голоса в дальней комнате: чего-то старший долдонит злым голосом, а Тонька его поддакивает. Зашагиваю через порог и вижу такую сцену: Нинка пощёчину лепит старшему. Что да как, как да что?! Схватил за грудки: ещё раз приблизишься к ней – убью! И нож ему к шее. А Тоньке его в это время, видишь ли, не страшно, её чужое горе не впечатляет, она ещё не знает моих шуток, падла, потому, знай себе, подзуживает. Тогда я Кольку отпихнул и цап её саму за холку, и брату говорю: проси прощения у Нинки, не то сейчас горло твоей стервозе перехвачу. Тут Тонька и осознала, да как заблажит: «Коля, Коленька, попроси, попроси, за ради Христа, у этого изверга!.. Пусть подавится!» Испугалась, наконец. Потом ещё всякое бывало. Квартиры когда меняли. Мать вроде со старшим хотела жить, да пришла вечером, а ей не отпирают. Сыр-бор, канитель… Разбираться стали – говорят, открыта была дверь, ничего мы не запирали… А на другой день та же история. Мать стоит под дверью, голоса ихние слышит в квартире, а никто ни на звонок, ни на стук не откликается… Или вот, к примеру, звонит братишка мой из Москвы матери и такую лажу гонит: я, мол, из Голливуда звоню, мне тут главную роль у какого-то знаменитого режиссёра предложили, так что не ждите месяца три… Кина, что ль, американского перекушал. Хотя в прошлый раз из Австралии названивал, оказалось – от соседа. Да ну его!.. Я ещё отцу говорил: знать Николая не знаю и за брата отныне не признаю. И главное, всем всюду хвалится: я матери квартиру купил, я матери то, это… А квартиру-то я купил на выигранные деньги. Мало того, что врёт, так ещё и… ну не знаю, как это всё и обозвать. Мать страховку за отца получила… Да, я не сказал, отец с крана упал, второй раз, причём, в первый раз выжил, во второй нет. Каретка там у них какая-то перевернулась и он бряк – лицом на асфальт… Так вот, Николай матери: ты отдай мне деньги, я их на книжку положу. Понятно, Тонька его подбивает. Мать отвечает: а что, у меня они будут разве менее сохранными? Я также могу на книжку положить. Обиделся. Чего ещё было подобного, и вспоминать не хочу.

Да, так вот сам-то я и верно в отца удался. А был он картёжник ещё тот – профи. Лупцевал меня по-чёрному, очень ему не хотелось, чтоб я по его стёжке топал, да что… Когда понял, что бестолку, сам привёл в компанию и сам же первый урок преподал. Лучше у меня учись, чем у кого-то. Я, по крайней мере, без корысти.

«Чего я ей мозги конифолю, у неё свои трудности,» – Василий повернулся к партнёрше спиной, но, немного погодя:

– По дочке скучаю. Выйдет из своей комнаты: ты почему, папа, не спишь? Сплю, голубок, сплю. Ну, спли, папа, спли, – и погладит меня по щеке маленькой ладошкой, будто бархоткой. Когда не вижу её, страшно скучаю. Иногда забурюсь дней на несколько, никак выйти не могу из синдрома – вдруг перед глазами её личико… Опять же в раздражении накричишь если, а то и шлёпнешь, потом ходишь как не свой…