Иоланта молчала.

– Всякий поэт хотя бы единожды был влюблен, – нараспев произнес Афолло. От него приятно пахло чем-то терпким и пряным, навевающим мысли о теплых южных морях и сладком вине. На его поясе рубиновыми каплями поблескивали камни, и Сейн готов был поклясться, что это не стекло. – А всякий хороший поэт хотя бы единожды любовь терял. Мне знакомо, когда болит в груди, осколки сердца еще долго могут ранить. В моих краях говорят так: сердце – единственный сосуд, который можно разбить дважды. Но, сколько его ни бей, однажды он станет целым вновь. И только тебе решать, чем наполнить: ненавистью или новой любовью.

– Я не знала… – всхлипнула Иоланта. – Не знала, что будет так. Я так злилась, и…

– Верю, – кивнул Сейн. – Ты еще можешь все исправить. Сними проклятие.

– Как?

– Ты знаешь. Где-то в тебе это есть. Не пытайся выразить словами и объяснить. Достаточно захотеть. По-настоящему.

Иоланта прикрыла глаза.

И захотела.

– Пшеничка? – спросил эрл Танкред за миг до того, как открыл глаза. – Мне снился кошмар… Где Марго? И что вы все здесь…

Потом он пил густой горячий бульон, принесенный лекарем, и слушал рассказ Урдэка.

– Позовите жреца! – приказал он, когда тэн закончил.

Магистр Великого Храма пришел по первому слову. Сдержанно кивнул и осведомился о здравии эрла.

Тот отмахнулся:

– Давайте к делу, ваше преосвященство. Что с моей племянницей?

– Сильное колдовство засело в ней, как зараза. Опасное колдовство. Не мне объяснять вам насколько. Мы вынуждены забрать это дикое создание в монастырь…

– Ты о моей крови говоришь, жрец, – сказал эрл спокойно, но голова магистра дернулась сильнее обычного, будто он получил оплеуху.

– Прошу простить. Иоланту. Мы заберем Иоланту в монастырь.

Танкред долго хмурился, постукивая костяшками пальцев по столу. Наконец поднял глаза и спросил:

– Для нее так будет лучше?

– Она больше не доставит вам хлопот.

– Я не о том спрашивал.

– Да. Девочке будет лучше под присмотром.

Сейн, до этого молча сидевший в углу, рассмеялся, и все повернулись к нему.

– Проще, конечно, запереть детей по кельям, – сказал он вставая. – Почему бы не отправлять их туда, где их научат пользоваться своим даром? Ах да! Вы же закрыли последнюю академию на триста лиг вокруг.

Не оборачиваясь, алхимик вышел прочь.

– Только человек с такой черной душой может звать проклятие даром! – бросил ему вслед магистр, но Сейн его уже не услышал.

…Днем позже он стоял у замковой стены и, задрав голову, смотрел на окно третьего этажа. Сумка с серебром оттягивала плечо; эрл заплатил гораздо больше, чем они договаривались сначала.

– Я уж думал, уйдешь не попрощавшись.

Сейн посмотрел на подошедшего Урдэка, потом снова на окно.

– Ты бы смог взобраться по этой стене?

– Бес его знает, – пожал плечами тэн. – Будь годков на двадцать помоложе, может, и смог бы. Все о барде думаешь?

– Где он сейчас?

Когда они виделись в последний раз, Афолло долго разглядывал лицо Сейна, присвистывая, и цокал языком. Спрашивал, не задумывался ли алхимик о театре. Рассказал, что готовит новую пьесу и такое лицо ему отлично бы подошло. Сейн вежливо отказался.

– Еще вчера с королем уехал, – ответил тэн.

Сейн кивнул. Урдэк привычно покрутил ус и добавил с сомнением:

– Я спросил Иоланту, как он в комнату попал. У несчастной от всех этих волнений совсем, видать, разум помутился. Говорит, зашел в окно.

– Не залез? Зашел?

– По воздуху, как по земле. Может быть такое?

– Не знаю…

– Вот и я не знаю. И знать не хочу, слишком много заклинателей для меня одного в тот вечер.

Сейн усмехнулся. Когда опасность миновала, Урдэк из собранного и готового ко всему тэна превратился в ворчливого вояку.