Он вернулся за стол, положил чистый лист, вынул ручку и ознакомился с образцом: «В преддверии знаменательной даты и в свете постановлений последнего пленума общества наш отдел, вдохновлённый примерами, принял повышенные обязательства, активизировал и повысил…невиданный энтузиазм…» и т. д. и т. п. Усмехнувшись скептически, он прилежно списал первый слог, и второй, но, едва потянул черту к третьему, как она изогнулась и выписала окаянное «хрю». Его бросило в жар; лист был смят и откинут; он вытянул новый и начал стремительно – и опять получилось: « В преддвехрю знамехрю…» Он выскочил в коридор, зашагал мимо многих дверей, за которыми хрюкали и несли околесицу заражённые эпидемией люди, стучали машинки, трезвонили телефоны. Встретилась Активистка-Арина и завизжала о том, чтобы он написал что-нибудь «знахрю, призывхрю и вдохновляхрю, типа: повысихрю, активизихрю, улучшихрю…» – «Да, конехню, конехрю!» – хотел он сказать, но скептический склад ума ужаснулся уже выговариваемому. Он смолчал и нырнул в туалетную комнату, где умылся холодной водой и решил покурить. Пальцы, державшие сигарету, подрагивали. Заразился, но странно: осознаёт болезнь. Хлопнула дверь, тут как тут Балабол: ещё тычет свою сигаретку прикуривать, а уже хрюкает и подмигивает доверительно: дескать, что, загнала работёнка в сортир? хы, это терпихрю, а вот погоди, и сюда стол поставят, чтоб и нуждишку справлять, и строчить им бумаги; а я уже заколебался хреновину всякую им выдумывать, хрю, я им не конь, этот сбагрю доклад – и адью, хрю, уездили сивку! а на носу годовые отчёты; хрю, жизнь у нас – мертвецу позавидухрю, да? Ноги делать пора с этого сучьего общества, мягко сказать, хрю, пусть сами пишут; концовочку не подскажешь, чтоб, значит, влёт било: активизихю, посихрю, хы!.. Скептик выбежал на холодную улицу, чувствуя, что он сходит с ума. С ветром сыпался снег. У поворота автомобили, предотвращая занос, тормозили и сразу сигналили, так как на середине дороги на крышках канализации отогревались собаки коих обкаркивала со столба злая взъерошенная ворона. За деревянным забором плыл с гудом кран, верещали лебёдки, постукивали мастерки.

– Мать моя, ты раствор нам подашь? – кто-то ругался со строившегося дома. – Ивлев приехал ведь!

– Что ты мне: Ивлев. Пень он, твой Ивлев! – открикивался кто-то снизу. – Заказывали ему пять кузовов, а он – два привёз.

Скептик проследовал через ворота, приблизился к группе людей, попросил закурить, потому что забыл сигареты, спасаясь от Балабола, на раковине в туалетной комнате.

– Корреспондент, что ли? – спросил, кто открикивался.

– Нет. Тут рядом общество. Я оттуда, – затягиваясь, сообщил Скептик.

– А, хрюкачи! Знаю-знаю. Ну, сколько в обществе зарабатываешь?

– Сто семьдесят в месяц.

– Тю, Москва, ты больной, что ли?

– Я не врубился.

– Как сéмью содержишь?

– Я не женат.

– А то к нам давай, если, правда, не пьёшь. Через месяц платить буду двести, а там – по работе. Я здесь прораб. В людях нужда. Командировки у нас денежные бывают, на Север, на Дальний Восток. Интеллигент у нас есть, в каменщиках. Вот как ты раз пришёл посмотреть и остался. Что я болтать, говорит, буду почём зря. Вкалывает теперь дай боже.

– Не хрюкают здесь у вас?

– Времени нет. Станешь хрюкать, тебе кран бадью спустит на голову. Слово – дело, хрюкать опасно. – Прораб покривился и почесал висок. – После работы, конечно, бывает. У телевизора или газетку читаешь, а там хрюканье, ну, и сам… Мы писали, запрашивали, что, мол, такое творится, а нам объяснительная директива с этими самыми хрюероглифами. Сам Ухерин – слыхал? – приезжал к нам проветривать нам мозги. Эпидемия с запада, говорит, говорит, а потом и давай как обычно: в преддвехрю знамехрю… А, вон Ивлев. Сейчас я его! – И Прораб убежал.