– А как же христианская добродетель?

– Десять золотых, – пастух обнажил ряд неровных зубов. – Мне семью кормить. Нестяжанием сыт не будешь.

– Не будешь умничать, всё закончится раньше, чем думаешь. Откуда у пьяницы вроде тебя семья? – Бельфор схватил его за грудки и подтащил к себе. – Твоя жизнь стоит десять золотых? Веди нас! Вы, назореи, совсем обнаглели.

– Я не боюсь смерти.

Бельфор заломил Кавиру пальцы, и тот завопил.

– На кого я оставлю стадо? – испуганно пробормотал старик.

– Зачем ты вообще здесь нужен? – спросил Марвин. – Загон закрыт. Видно, ты другое берёг.

Он поднял заячий мех, лежащий у стойки загона, и принюхался.

– Это что за гадость? – спросил Марвин.

– Серваз.

– Знаю, что серваз. Почему он воняет, как рот покойника?

– Забродил малость, хотя жена только вчера сварила. Плохо сварила, видать, – беззаботно отозвался Кавир.

– Долго тебя ещё уговаривать? – Марвин небрежно швырнул мех пастуху. – Веди к Мерсалу.

– Тот дурень тоже настырничал. Я своих ягнят родненьких к меже повёл, а ему Мерсал подавай. Вот и вы так же приперлись!

– Значит, отведёшь отару потом. Сейчас ты наш поводырь.

– Дам тебе один золотой аурелий, – сказал Марвин. – Если не обманешь – дам ещё.

– А если попытаешься сбежать, то не сделаешь больше трёх шагов, – Бельфор пригрозил дротиком.

Кавир покорился.

Спустя два часа они оказались в лесу. Туи полукругом стояли вокруг высокой каменной башни. Она напоминала вавилонский зиккурат, только меньше. На дубовом фундаменте стояла симметричная прямоугольная зала из камня, которая плавно переходила в башенку тридцати локтей в высоту. Несмотря на простоту, сооружение выглядело чудно.

– Что это? – поинтересовался Марвин.

– Святилище Хорса. Римляне называют это место Санктум.

Бельфор присмотрелся и увидел на вершине сооружения изваяние всадника с протянутой рукой.

– Почему римские солдаты посещали капище чужого бога? Что они делали здесь?

– Спаси нас, Боже, – Кавир перекрестился. – Убрать бы идола и крест установить. Ничего римляне здесь не делали и на чужое божество не покушались. Латиняне всегда уважительно относятся к религиям покорённых народов, – назидательно добавил он.

– А кто первым погнал вашего брата, галилеянин? – возразил Бельфор. – Не вам ли латиняне помогали отправляться на небеса, куда вы так рвались?

– То было раньше, нынче другие времена. Власть теперь считается с нами, иудейскими сектантами, – иронично отозвался Кавир и взглянул на храм. – Я хоть и презираю язычников, но храм во славу Хорса прекрасен.

– Его построил Матайес?

– Ну не сам, конечно же. Но храм возвели при нём. Матайес после войны с сарматами поселил фракийских гетулов в Мерсале. Когда вернулся с Аквитании, то сказал, чтобы они соорудили храм.

– И фраки построили святилище в честь своего божества? – спросил Марвин.

– Матайесу, видать, было всё равно, в честь кого заложат камни. Он ведь в богов-то не шибко верил. Отец Игнатий говорил, что во Христа надо веровать искренне, как ребёнок. А Матайес к мудрости стремился. И что? Вот премудрость его и сгубила.

– Он погиб в великой славе, старик. Не оскорбляй память о нём, – предостерёг Бельфор.

– Эвона как! Слава – подохнуть, аки пёс?

– Это римляне псы. Они устроили засаду.

– Господи, прости мою грешную душу, – Кавир снова перекрестился.

– Может, хватит? – сказал Марвин. – Лоб разобьёшь. Ваша вера однобока. Отец Игнатий вряд ли о братии думает, когда мясную похлебку уплетает.

– Отец Игнатий – великий аскет!

Бельфор промолчал. Они прошли через разрушенную каменную арку и вошли в храм. Алтарь построили из дерева и обложили розовым мрамором. Местами плитка отвалилась, обнажив взмокшую от сырости труху. На каменную столешницу возле алтаря падал свет из единственного окна.