Таня честно пыталась учиться, как раньше, но ничего не могла поделать. Она знала, все будет повторяться вновь и по-другому не будет, поняла это не так давно, но с каждым днём осознание всё больше мучало её. Тогда она решила не замечать этого, ведь все так делают, и ничего живут. И Танечка решила заполнить дыру внутри себя самодеятельностью, но ничего не помогало.

Сегодня вечером Танечка снова должна была идти к Павлу Сергеевичу, снова раскрашивать бесконечные плакаты, которых уже девать было некуда. В последний раз, когда она писала на стенгазете, яркие цвета показались девочке тусклыми, почти серыми. Она нарочно наслаивала все больше и больше краски, пока учитель не остановил её. А Танечке все казалось, что цвета совсем мало, но придя домой, она поняла, что все вокруг потускнело и стенгазета не при чем.

Танечка вдруг подумала о синей щетине отца, о его грубых намозоленных руках не умевших приласкать. Они большие и лопатообразные, будто бы созданы для того, чтобы бить и делать всякие грубые вещи. Даже, когда в минуты отцовской нежности он сажал Танечку на колени и медленно гладил по волосам, она чувствовал, что-то неправильное в этом. Отец никогда не поднимал на них руку, никогда не кричал, но часто прятал глаза и почти не говорил.

Давным-давно когда ещё была жива мать отца скрюченная, почерневшая от жизни старуха, Танечка видела, как отец забивает кур. Одним ловким движением он быстро лишал птицу жизни, и кровь лилась из обнажённых горл, словно сок из бутылки. И тогда Танечка поняла, для чего же были руки у отца. Она знала от заботливых соседок, и от продавщиц, и даже иногда слышала от матери, когда та вдруг расчувствовавшись, вваливала всю подноготную своей тяжёлой жизни на ребёнка, что отец Танечки сидел в тюрьме. За что – Танечка не знала, но догадывалась. И думая об этом она вдруг проваливалась в саму себя, как в чёрную яму. И даже мать, замученная делами и занятая бесконечной личной скорбью по потраченной впустую юности, замечала это.

– Танечка, ты что больна? – они прикладывала тёплые руки ко лбу дочери.

– Нет, – отвечала девочка.

– Тогда почему не ешь?

– Не хочу.

– Ты смотри. Надо есть. А то можно заболеть и умереть. И тогда я расстроюсь.

Танечка знала – это мамина забота. Тем, кто сам не видел любовь, тяжело бывает её показать как-то иначе.

– Хорошо, мама, – и Танечка ела, хоть и не хотела. Это был её способ показать любовь.

Танечка ещё не решила, что же делать. Ей, чего уж тут врать, нравилась её жизнь, такая простая и обычная, но в последние дни даже мечты о карьере модели стали казаться глупыми и детскими. Она ещё немного покачалась на качелях, покидала мелкие камушки в большую лужу у подъезда и только после этого решила пойти домой.

Пять лестничных пролётов Танечка одолела в один миг, но вот последний шестой, тот, что вёл прямо к двери квартиры, дался тяжело.

Усталый ключ глухо скрипнул, ручка пошла вниз, но дверь не открылась. Танечка дёрнула ещё, и ещё, и ещё, и наконец, бросила эту затею. Похоже, мама опять заперла дверь на большой верхний ключ.

Мама клялась, что делает это не нарочно, но Танечка ей не верила. Девочка потеряла ключ от верхнего замка месяц тому назад. Сначала её стращали историями о том, как кто-то теперь придёт в их квартиру, когда никого не будет и утащит всё. Но видимо поняв, что в полупустой квартире и брать то нечего начали пугать, что этот неизвестный кто-то, кто нашёл ключ, заберётся к ним в квартиру ночью, когда все буду спать и украдёт и её, и младшего брата, и даже маму!

Вначале это пугало Танечку, она плохо спала, и любой звук мог потревожить чуткий сон. А потом страх пропал, она, кажется, даже ждала, чтобы темной ночью кто-нибудь забрался к ним в дом. Но этого не случалось.