Так и теперь. Женщина кинулась к мужу со словами:

– Не надо, Герман, пожалуйста!

Мужчина тотчас отпрянул. Не в силах в чем-либо отказать жене, он и теперь ее послушал.

– Но… – тем не менее, протянул супруг.

– Нет, нет. Я сама. Я поговорю с ней.

Она взяла дочь за руку, прижала к своей юбке и повела в дом.

– Ох, мама, мама! – вздохнула Мария, всплеснув руками.

Никто не узнал, что именно сказала мать дочке, можно было только догадываться обо всем, судя по доброте этой женщины. Наверняка в ход были пущены лишь уговоры и жалобы, но никак не угрозы или побои.

Поэтому, начиная со следующего дня, все убедились, что никакого прока эта беседа не дала, Анна по-прежнему отлынивала от работы, занималась только тем, что ей нравилось, а, опасаясь, что Мария не даст ей поесть, всегда приходила на кухню не иначе, как держась за мамину юбку.

Мария ненавидела сестру. Мать ее жалела. Отец весь день обрабатывал участок, поэтому мало времени уделял детям. Татьяна относилась к Анне с презрением, а София и Елена были еще слишком малы, чтобы что-то понимать.

Что же касается самой Анны, то старших сестер она едва терпела, младшими брезгала, матерью только пользовалась, а отца откровенно игнорировала. Одним словом, она никого не любила, никого не ценила, кроме своей собственной персоны.

Анна даже не имела друзей, ибо, будучи отъявленной бездельницей, она, в то время как остальные чем-то занимались, бродила, где попало, собирая цветочки и думая о чем-то своем, забредала на участки соседей, а когда приглашала их детей порезвиться, то слышала одно и то же:

– У нас дела. Нам некогда. А почему ты не работаешь?

– Работать, работать! – фыркала Анна. – Зачем тогда жить, если приходится все время работать? – и шла дальше, в одиночестве, презрительно морщась и ворча себе под нос.

Так было всегда. Никто не мог заставить ее сделать хоть что-то полезное. Анна жила исключительно для себя.

Когда в сентябре ей исполнилось ровно четыре с половиной, Мария снова попыталась на нее повлиять, но Анна, убежав из дома на целые сутки и блуждая где-то по округе, так доконала сердобольную Марианну, что у той чуть не случилось выкидыша. Она слегла, умоляла найти Анну, а когда ее нашли, упросила всех не давить на девочку. Пусть, мол, живет, как хочет, так ей, матери, хоть тревожиться не придется.

Однажды Герман вошел в дом между обедом и ужином, чего обычно не делал, опасаясь не успеть обработать тот или иной клочок земли. Он держал в руках какую-то бумагу, был бледен и очень взволнован.

Марианна лежала в постели. Дети копошились в кухне.

– Что с тобой? – жена, в тревоге, привстала.

– Лежи, – он присел на их кровать. – Мне только что привезли вот это. Это копия завещания дяди. А это извещение о его смерти. Он скончался вчера.

Марианна перекрестилась.

– Но, почему же ты так выглядишь, дорогой? Нам нечего опасаться. Все равно ни гроша от него не получим, а жить будем, как прежде. Ничего не ухудшится. Куда уже? Теперь может быть только лучше. Не волнуйся.

– Ты права. Теперь может быть только лучше. Но при одном условии.

– Каком?

– Что у нас родится сын.

– Какая разница, сын или дочь? Я знаю, ты хочешь сына…

– Не только я хочу. Главное, это дядино условие.

– Условие?

– Да. Только в этом случае мы получаем от него все.

– Все?!

– Абсолютно!

– Но это…

– Это значит, что мы сможем больше не скрывать своего титула!

– И вернуться в нормальный дом!

– Бывать в обществе!

– Дать детям образование!

– Выдать их замуж!

– О, Герман!

– Марианна! Однако не обольщайся. Что, если у нас снова будет дочь?

– О, нет. Я уверенна. Будет сын. Я обещаю тебе.

– Ты не можешь мне этого обещать.