А еще у Харлана возникли сомнения насчет нанявшего его Шуджа-Шаха. При первой их встрече в Лудхияне он был сражен наповал. Он еще не видывал восточных властелинов, и худой невозмутимый Шуджа, окруженный остатками своих придворных, поразил его до глубины души. «Я увидел в нем, – вспоминал Харлан, – изгнанного законного монарха, жертву изменников, популярную среди подданных»[50].

Но теперь, вспоминая ту встречу, он усматривал в ней кое-что тревожащее. Знакомиться с правителем на пыльных, сонных улицах Лудхияны было странно, а тому оказалось нелегко изображать полноправного монарха. «Никому не позволялось сидеть в его присутствии. Сам генерал-губернатор Индии не претендовал бы на подобные почести. Ни при каких обстоятельствах государь не отошел бы от этикета кабульского двора[51], – писал Харлан. – За мелкое правонарушение был обычай карать кнутом, слух то и дело оскорбляли варварские угрозы отрубать конечности в наказание за неповиновение, которые выкрикивал глашатай»[52].

Когда Шуджа отправлялся на прогулку, все становилось еще более странным. Перед ним по обезлюдевшим улицам Лудхияны семенила ватага придворных, «кричавших о приближении правителя и требовавших неведомо от кого: “Посторонись!” – как будто вокруг кишела верноподданная толпа. Это оглушительное “Посторонись!” звучало заносчиво, словно шествие Шуджи и впрямь внушало кому-то благоговейный ужас, но ужасаться было попросту некому»[53]. Сам Шуджа относился к пребыванию в Лудхияне как к временному неудобству, краткой неприятной интерлюдии вроде отпуска в гостях у противной родни, который нужно перетерпеть перед возращением на трон в Кабуле. Когда Харлан встретился с ним, он успел прожить в изгнании уже 18 лет.

Пока что Харлан считал главной задачей удержать отряд вместе и хорошо кормить Дэша. «Любите меня и моего пса!» – таков был его девиз[54]. Очутившись как-то ночью в одной деревне, Харлан чуть не сровнял ее с землей за отказ местных жителей продать молока для Дэша. Пришлось Харлану «поручить слуге купить овцу, за которую местные заломили головокружительную цену. Часть мяса отдали псу». Когда его четвероногий друг насытился, Харлан разрешил поесть остальным. «Сегодня мы роскошествуем, – недоверчиво пробормотал кто-то, – доедая за собакой»[55]. Многие в кишлаке были безнадежно бедны, «у нас ничего нет, – уверяли они Харлана, – ни зерна, ни муки, ни корма». Но Харлан отказывался им верить, то и дело переходил на крик и пускал в ход угрозы, чтобы, как он выражался, «были удовлетворены наши насущные потребности»[56]. Тем временем старая форма Массона окончательно превратилась в лохмотья, и компания Харлана устраивала его все меньше. Ему совершенно не нравилось обирать бедных крестьян.

Мессианский комплекс Харлана проявлялся все чаще. Он не боялся врачевать и, несмотря на рудиментарность своих медицинских познаний, лечил местных жителей от инфекционных болезней. Одна из его пациенток якобы воскликнула однажды: «“Дайте мне взглянуть на моего спасителя, ему я обязана вторым рождением!” Она простерлась передо мной и не пожалела проявлений истового обожания»[57]. Харлан был на седьмом небе. В Дера-Исмаил-Хан он вошел уже мало в чем сомневающимся и чрезвычайно довольным собой.

Массон воображал, что знает Индию, но Дера-Исмаил-Хан стал для него потрясением. Городок оказался отвратительнейшим во всей Азии, настоящим гнездом самоназначенных шпионов и неудачников. В Дера-Исмаил-Хане можно было купить что угодно и кого угодно. Там кишели лошадиные барышники, торговцы-индусы из Бомбея, святые и грешники (по большей части последние), афганские паломники, потомки Пророка, святоши-скитальцы разной степени искренности, алхимики, прижимавшие к груди полные тайн книги, и тяжело навьюченные верблюды. Харлан разбил лагерь на окраине города и развернул свой американский флаг