Вообще то, семья Костьевых не одна перебралась в Сибирь, с ними поехала сестра отца Александры – Марина. Их родители умерли совсем молодыми, и, кроме Михаила, из родных у нее не было никого на белом свете. Терять ей тоже было нечего – мужа убили в пьяной драке, а крохотная комнатка в заводском общежитии особо не держала ее, т.к. пьяные дебоши работяг да крики женщин сильно пугали ее годовалого малыша Анатолия. Так что на первых порах, вернее, почти четыре года, Марина с сыном жила в доме Александры.

У Анны тоже родители ушли из жизни слишком рано, такое тогда было время, люди жили мало: тяжелый ежедневный труд, скудное питание, антисанитария и, по сути, отсутствие медицинской помощи, делали свое дело в этом смысле. Так что Саша не знала ни бабушки, ни дедушки ни с той, ни с другой стороны – они остались в далекой Рязанской сырой земле навсегда.

Скудное питание еще более усугубилось с момента гибели Анны, и те редкие минуты материнской любви исчезли навеки из жизни Саши. Она, по большому счету, в свои два годика была предоставлена сама себе: мачеха ее в упор не видела; отец днями напролёт пропадал на работе, а когда возвращался, то ему было не до Шуры – везде в хозяйстве нужны были руки; Клава и Валя к этому времени ушли в прислуги; брат, Владимир, был уже подростком, и в его ментальности формирующегося мужчины младшая сестра просто не существовала; а Маше самой было всего четыре. Так что маленькую Александру не то, что некому было приласкать, сказать доброе слово, но и покормить-то было некому.

Кто знает, если б не старшая сестра Валя, может, Саша и не выкарабкалась бы. Ведь все же она в те немногие часы, когда была дома, возилась с ней. Но Валя тоже, в сущности, была ребенком и, как понимала, так и воспитывала Шуру. Может, поэтому та научилась ходить только в три годика, а может, это было следствием скудного питания. Может поэтому, когда ей было уже четыре, она с трудом начала произносить первые слова… Кто знает, но бесспорно одно – Александра всегда считала, что всем обязана Валентине и считала ее своей второй матерью.

Как только Саше исполнилось пять лет, она еще толком и разговаривать-то не умела, ее отправили пасти колхозных коз. С рассветом ее подымали, давали краюху черного хлеба и отправляли вместе с Машей на поле, где их уже ждал пастух. Там, передав под опеку двух маленьких девочек коз, он шел далее, ведя основное стадо коров. В память маленькой Александры врезалось, как он поминутно щелкал бичом, постоянно свистел на все лады и, конечно же, по-черному матерился на черно-белых буренок. Смысл этих странных слов, которые с таким надрывом выскакивали из горла уже пожилого мужчины, был непонятен Саше, но она как-то нутром чувствовала, что это нехорошие слова, и поэтому даже не пыталась разузнать у Машки их значение. Более того, ей не нравились эти неизвестные слова, и эту нелюбовь к ним она пронесла с собой всю жизнь и никогда не материлась. А вот щелканье бичом ей нравилось, и у нее была мечта о том, что когда она вырастет, то непременно вот так научится залихватски махать им над головой и в конце этого завораживающего действия издавать звук, напоминающий выстрел.

Еще она мечтала, как однажды станет сильнее Машки, и как следует поколотит ее за все то, что от нее претерпела. Ведь Валька-то редко рядом, и хитрая Машка, как всегда, когда ее нет, пользуясь своим преимуществом в силе, то чугунки заставит чистить вместо себя, то полы мести, то трепать лен, то наматывать нитки на цевки… В общем, она давно заслужила, чтоб получить хорошую взбучку, и в один прекрасный день, когда та опять начнет ее заставлять что-то делать вместо себя, то получит таких тумаков, таких… А вот каких, Саша как-то не додумывала, но знала точно, что непременно получит.