Через несколько мгновений уже семь пар рук держали вельбот, а льдина продолжала уходить от их осколка, черная гибельная трещина увеличивалась, вельбот носом сваливался, уползал в эту трещину. «Люди кряхтели, надламывались в хребтах, впивались ногтями в обмерзлое дерево, в железо, держали бот. И удержали… Посудина перестала сползать в воду, а громадная льдина, гладкая, как стол, испятнанная следами людей – они вчера ходили по ней, как по земле, радовались, гомонили, сбивались в кучки – ускорила свое движение, ровно и ходко пошла на север».

Колчак, как всегда, в случившемся обвинил прежде всего самого себя: не заметил трещину. Крохотная, не толще волоска, совершенно неприметная, невооруженным глазом не углядеть… И хорошо понимал Александр Васильевич, что углядеть-то надо было обязательно: от всех этих микроскопических мелочей, от пустяков зависит жизнь человека. А в данном случае – шесть жизней, да, возможно, четыре жизни все еще дожидаются его помощи.

Остров Беннетта увидели утром. Из серой, вязкой, туманной мглы очень медленно стал вырисовываться черный каменный клык, приподнявшийся над водой. До самого же острова добрались нескоро, ближе к вечеру. Долгий – почти два месяца длиною – северный день уже начал сдавать свои позиции: небо в ночные часы становилось хмурым, пропитывалось дымной серостью; предметы расплывались, и человеку невольно казалось, что он слеп, как курица. В этом расплывающемся дрожащем сумраке и причалили к высоко поднимающимся в небо черным скалам, исчерканным снежными бороздами. Снег, набившийся в каменные морщины, здесь никогда не таял, он был вечным.

Около берега плавало множество больших льдин. А на острове была масса птиц: они сидели на камнях, в морщинистых выбоинах горной гряды, на промерзлых пятнах земли. Кое-где на льдинах чернели тюлени.

Для ночлега отыскали узкое песчаное прибрежье почти под самыми скалами, у основания которых через необыкновенно прозрачную воду виднелось такое же чистое дно, усеянное обломками скал и валунами. Это и был мыс Преображения, дата – 4 августа 1903 г.

На усталых, красных от ветра лицах гребцов засветились улыбки, в голосах появились свежие, звонкие нотки – все были несказанно рады, что добрались до острова. Земля – все-таки не вода, даже если она и необитаема. Человек все равно на ней чувствует себя увереннее, чем на воде.

Суденышко вытащили на отмель, разбили палатку, накрыли стол «пальчики оближешь». От горячей еды, от теплого духа, что распространяла норвежская керосинка, от света фонаря исходило что-то домашнее, невольно защемившее горло… Команда прятала глаза и молчала. Колчак все прекрасно понял: в том молчании звучал один и тот же вопрос: удастся ли им, наконец-то, здесь на о. Беннетта найти следы Толля?

На это Александр Васильевич не брался ответить. Возвращаться в Петербург с пустыми руками он не мог, не имел права – ему надо было во что бы то ни стало понять, что приключилось с Толлем, и об этом доложить Академии. Не мог же человек исчезнуть совершенно бесследно. Тем более что Толль был не один, а со спутниками. И с грузом. И тем не менее – как растворился. Колчак долго стоял у кромки воды, вглядывался в серое ночное пространство, слушал плеск волн, крики птиц и думал о Толле. Где сейчас этот человек? Что с ним?

Яркое солнце и птичьи крики рано разбудили моряков. Наскоро позавтракав, они сразу же отправились к мысу Эммы, как и было договорено с Толлем еще прошлым летом (западное побережье острова).

Типичная для северных экспедиций метка – весло, прочно пристроенное между несколькими камнями, точно указывало место «почтового ящика» барона Толля. Им оказалась небольшая песцовая норка и бутылка с горлышком, залитым парафином, Когда бумага была извлечена из бутылки, Колчак, еще не разворачивая ее, понял: это Толль. Барон и дневники, и все свои записи делал на немецком языке. Боясь сделать ошибки и попасть в смешное положение, русским старался не пользоваться.