10 марта на утреннем вахтпараде великие князья Александр и Константин были посажены под домашний арест. Вечером этого дня в Михайловском дворце был концерт. В зале царила гнетущая атмосфера, все приглашенные сидели молча, Мария Федоровна то и дело с беспокойством оглядывалась на мужа, словно пытаясь понять, какие мысли его занимают. Павел смотрел перед собой сердито и расстроенно, и совсем не обращал внимания на пение французской актрисы г-жи Шевалье. Перед выходом к ужину, когда обе половинки дверей распахнулись, царь подошел к супруге и остановился перед ней, скрестив на груди руки, насмешливо улыбаясь и тяжело дыша, что являлось у него признаком сильного недовольства; затем он проделал тоже самое перед обоими великими князьями. В заключение царь подошел к Палену, шепнул ему что-то и поспешил к столу. Все последовали за ним, молча и со стесненной грудью. За ужином стояла гробовая тишина. После его окончания Мария Федоровна и дети хотели поблагодарить государя, но Павел с насмешливой улыбкой встал и быстро вышел, не поклонившись. Мария Федоровна разрыдалась, и вся семья разошлась взволнованная.

11 марта дела шли обычным порядком. Приняв утренний рапорт, царь поспешил на развод, а в одиннадцать часов поехал с Кутайсовым на прогулку. Вечером был накрыт стол на девятнадцать персон, среди которых находился князь Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов. Впоследствии он вспоминал, что отправляясь спать, Павел остановился перед зеркалом, которое исказило его отражение. Это рассмешило царя.

– Посмотрите, – обратился он к присутствующим, – какое смешное зеркало: я вижу себя в нем с шеей на сторону.

Эти слова были произнесены Павлом за полтора часа до смерти.

В то время, как царь ужинал, на одной из петербургских застав по приказу Палена был задержан приехавший в столицу по вызову царя Аракчеев. Больше помощи ждать было не от кого.

Маленький курносый человек прошел в свою спальню, разделся и заснул, оставшись совершенно один – в комнате, во дворце, во всем притихшем городе.

***

Утром 11 марта, выйдя на прогулку по Невскому проспекту, Беннигсен встретил сани с князем Платоном Зубовым. Зубов остановил его и сказал, что ему нужно поговорить с ним, для чего пригласил Леонтия Леонтьевича на ужин.

Беннигсену уже надоело шататься без дела в столице, и он намеревался на следующий день уехать назад, в имение. Поэтому перед обедом он отправился к Палену просить у него, как у военного губернатора, паспорта на выезд. Выслушав его, Пален сказал:

– Да отложите свой отъезд, мы еще послужим вместе, – и добавил: – Князь Зубов вам скажет остальное.

Беннигсен заметил, что он был как-то смущен и взволнован.

Часов в десять вечера Леонтий Леонтьевич приехал к Зубову. Он застал у него братьев Николая и Валериана, сенатора Трощинского и еще двух лиц, посвященных в заговор. Князь Платон Александрович сообщил Беннигсену условленный план, сказав, что переворот назначен на полночь. Первым вопросом Беннигсена было: кто стоит во главе заговора? Когда ему назвали имя великого князя Александра, он без колебания примкнул к заговорщикам.

Ближе к полуночи все поехали к Палену. У дверей его дома их встретил полицейский офицер, который сказал, что губернатор у генерала Талызина и там ждет их. Беннигсен и Зубовы застали комнату полной офицеров; шла отчаянная пирушка, шампанское лилось рекой. Трезвым оставался один Пален, который попросил и Беннигсена не касаться вина. Гости во весь голос рассуждали о мерах, которые следует предпринять; полковник лейб-гвардии Измайловского полка Бибиков, находившийся в родстве со всей знатью, заявил между прочим, что нет смысла стараться избавиться от одного Павла и что лучше отделаться сразу от всех членов императорской семьи. Было просто чудом, что ни один из слуг, беспрестанно входивших и выходивших из комнаты, не выскользнул тайком из дома и не бросился в Михайловский дворец, чтобы предупредить о заговоре и тем самым заслужить милость царя. После узнали, что накануне множество петербуржцев знали о готовящемся ночью перевороте, и все-таки никто не выдал тайны: до такой степени всем опротивело это царствование!