– В мое положение? – дрожащим голосом спросила я. – Шассерам полагается упражняться в боевых искусствах, разве нет? Вместе с товарищами.

Жан с хмурым видом взял с полки полотенце и протянул его мне.

– Если ты хочешь упражняться в бою, я помогу тебе. Я же говорил тебе, Селия.

– Ты не можешь все время относиться ко мне по-особенному! У тебя нет времени обучать меня, Жан, и… Фредерик верно говорит. Несправедливо, что к ним требования высоки, а ко мне…

– Никто от тебя ничего и не тре… – Жан замолк на полуслове и помрачнел еще больше, пока я вытирала воду с шеи. Он стиснул зубы. – У тебя кровь идет.

– Что?

Жан взял меня за подбородок и наклонил мне голову.

– Фредерик. Этот гад ранил тебя, – сказал он, глядя на мою шею. – Клянусь богом, он у меня весь год будет конюшни чистить…

– Капитан? – в чулан заглянул посвященный. – Отец Ашиль хочет с вами поговорить. Сказал, что дело сдвинулось с места… – Он резко замолк, когда понял, что мы с Жаном были в чулане одни. Да еще и прикасались друг к другу.

Жан-Люк вздохнул и отнял руку.

– Какое дело сдвинулось с места? – требовательно спросила я.

Посвященный – юноша несколькими годами младше меня, может, лет четырнадцати, – тут же выпрямился, словно я ударила его, и растерянно нахмурился.

– Трупы, мадемуазель, – понизив голос, сказал он.

Я изумленно посмотрела на него и перевела взгляд на Жана.

– Какие еще трупы?

– Ну, хватит! – бросил Жан прежде, чем юноша успел мне ответить.

Он вытолкал посвященного за дверь и бросил на меня настороженный взгляд. Жан не позволил мне потребовать объяснений. Не позволил швырнуть в него полотенце, схватить его за мундир или рассерженно закричать. Нет. Он просто покачал головой и развернулся, чтобы уйти.

– Не надо вопросов, Селия. Это не твоя забота, – виноватым тоном произнес Жан и с сожалением на меня посмотрел. – Пожалуйста, не нужно беспокоиться.

Постояв какое-то время в чулане, я прокралась в коридор, молясь, чтобы остальные были на площадке. Мне не хотелось никого видеть. В эти минуты я не желала смотреть на синие мундиры и балисарды.

Нет, мне не было обидно.

Пускай Жан-Люк и дальше хранит свои грязные тайны. Видимо, не так уж и важно, что я «сделала для нашего королевства» и «чем я пожертвовала»; не важно, что он там кричал во дворе. Это были лишь слова – просто чтобы успокоить меня, Фредерика и себя самого. Я всего лишь прелестная фарфоровая куколка. И могу разлететься на осколки от малейшего прикосновения. Смахнув злые слезы, я вбежала в свою комнату, сорвала с себя уродливый мундир, промокшую юбку и швырнула их в угол. В душе я надеялась, что они сгниют там и рассыплются на кусочки, чтобы мне больше никогда не пришлось надевать их.

«Тебе не кажется, что ты заигралась? Примерила чужой костюм?»

Я сжала руки в кулаки.

Я перестала играть в какие-либо игры в пятнадцать лет. Однажды ночью я увидела, как Филиппа тайком выходила из нашей детской. Тогда-то она мне и сказала, что я уже слишком взрослая для игр. В тот вечер я заснула с тиарой на голове и книгой о королеве Февралине в руках, а потом проснулась от звука шагов сестры. До сих пор помню, с каким презрением Филиппа посмотрела на меня и усмехнулась, заметив на мне нежно-розовую ночную сорочку.

– Тебе не кажется, что ты уже слишком взрослая для этих игр? – спросила она.

В ту ночь я не в последний раз плакала из-за сестры.

«Глупышка Селия».

Мгновение я просто стояла – вода капала на пол с моей промокшей сорочки, дышать было трудно, – а потом, тяжело вздохнув, поплелась за мундиром. Замерзшими руками я неуклюже повесила его у камина. Кто-то из слуг уже раздул тлеющие угли и подкинул дров, вероятно, по просьбе Жан-Люка. Он слышал, как я кричала вчера ночью. Он слышал мои крики