Людей в зале было мало. У кипарисов, приставив к стене чемодан и сумку, семья с двумя детьми торопливо доедала обед. Видимо, вот-вот должен был подойти их поезд. У пруда с тополем сидели четверо старших офицеров с голубыми петлицами. Они сдержанно пили водку и аппетитно ели. За соседним с ними столиком обедали, похоже, друзья официанток. Одна официантка, красивая, но с полноватыми для её маленького роста ногами, время от времени подходила к столику, садилась на свободный стул, курила и громко смеялась.

Вторая официантка подошла к столу только раз. Она была выше и красивее своей подруги. Каждый раз, когда она проходила по залу, офицеры поворачивали головы в её сторону.

На белой скатерти, которой был застелен наш стол, отпечатались пятна от чего-то пролитого. Пятна напоминали карту с чётко обозначенными границами неизвестных государств.

– Для начала б-б-берём бутылку водки, – сказал Иван как о вопросе уже решённом.

– Давай лучше возьмём шампанское, – предложил я.

– Сегодня что, Новый год? Или с нами дама?

– Ладно, давай вначале посмотрим меню, – уступил я.

В меню оказались водка и вермут «Шемаха».

– Ты берёшь водку, – сказал я, – а я – бокал вермута.

– В-в-в таком случае бутылки много, – вдруг застеснявшись, сказал Иван.

– Заказывай в графине, – посоветовал я.

– Мне в графин е-ещё нальют, – насмешливо произнёс Иван, – а кто т-т-тебе подаст в бокале?

Я загадал: если подойдёт официантка с толстыми ногами, придётся брать бутылку водки. Если та, что повыше, со стройными ногами, есть шанс. Подошла та, что повыше, профессионально окинула нас взглядом и застыла с блокнотом в руках.

– Будьте любезны, – сказал я, – нам триста водки и двести вермута.

– Бери бутылку! – прошипел Иван.

Я двинул его ногой.

Официантка ушла, не проронив ни слова.

– Романтик хренов! – буркнул Иван.

Официантка принесла бутылку водки и два эскалопа.

Иван торжествующе посмотрел на меня.

– Жизни не знаешь, пацан! – сказал он и потянулся за бутылкой.

С Иваном мы не виделись четыре года. За это время он запаршивел ещё больше. Поседевшие волосы слиплись и противно блестели. У Ивана были полные щёки болезненного перламутрового цвета, под карими глазами лежали огромные тени. Отёки под глазами выдавали пагубное пристрастие – его почки и печень работали с перегрузкой.

Мы выпили по рюмке, глаза Ивана заблестели.

– Ты помнишь, – спросил я, – как мы с тобой подрались?

– На яблоках, – сказал Иван. – Мы т-т-тогда помогали колхозу.

– В каком классе это было?

– По-моему, в седьмом. Я т-т-тогда тебе губу расквасил. Извини! А помнишь, как в д-десятом мы готовились к-к-к «Огоньку»? Как нас классный руководитель накрыл, когда мы в столовой ч-ч-чекушку наливки распивали?

– По-моему, он так ничего и не заметил.

– Или сделал вид, что н-н-не заметил.

– Нет, не заметил. А куда, кстати, бутылка девалась? Она стояла на столе, потом мгновенно исчезла, я даже не понял, как это произошло.

– Володька столкнул ее в бак с к-к-киселём.

Иван снова налил рюмки.

– Д-д-авай за елки, которые мы с тобой срубили.

– И чуть не попались.

– Да, чуть не попались.

Мы выпили.

– Мы были с тобою не правы, – сказал я.

– Это верно, – согласился Иван. – К-к-когда проезжаю мимо той п-п-посадки и вижу «наши» ёлки без верхушек, жалко их.

Мы налили ещё. Водка была ядовитая, как хлорпикрин не боевой концентрации.

– Ты всё пописываешь? – спросил Иван.

– Пописывают в конце Шепетовской платформы, – сказал я. – А я пишу.

– Ругаешь к-к-коммунистов? Ругаешь, ругаешь. Я читал. Правильно делаешь. Но почему не делал этого раньше?

В умных глазах Ивана вместе с алкоголем плескалась насмешка.