В тамбуре грохотала сцепка. Из последнего купе вышла молодая женщина в длинном халате и притворила дверь.
– Простите, – сказала она, – вы только что сели?
– Да, – ответил я.
– Это правда, что президент убит?
Я вспомнил суровое предостережение Андрея.
– Мне об этом ничего не известно, – сказал я.
– А какие новости? Мы едем из Бухареста и ничего не знаем.
– В Москве танки.
– Как вы думаете, – спросила женщина, – чем всё это закончится?
Я пожал плечами.
Женщина ещё немного постояла, затем ушла к себе.
Облака напоминали пепел дотлевающего костерка. Иногда они вспыхивали, словно кто-то пошевелил их, но тут же меркли. Далеко, среди полей, на покатом склоне, впадало в дрёму село. Две силосные башни, точно воины в шлемах, встали на ночной пост. Мне казалось, я слышу, как протяжно и лениво мычат коровы. Там сейчас пахнет навозом и скошенным клевером, а за селом, возможно, пацаны, сбившиеся в стайку, украдкой выкуривают одну на всех первую папиросу. Рвануть бы стоп-кран и уйти в то село. Подсесть к мальчишкам, научить их пускать кольцами дым. И ни о чём не думать.
Я понимал: в Москве меня не ждёт ничего хорошего. И потому цеплялся за покинутый мир, который с каждым километром становился всё пленительнее и слаще. Запах пирога, дрожащие тени от герани на кухне, утренний воробьиный щебет… И алая роза в хрустальном бокале – нежная, хрупкая. Как память. Как надежда. Как жизнь.
(Стихи Владимира Смоленского)
– Чай будете?
Проводник смотрел участливо и терпеливо.
– Спасибо, это было бы кстати, – сказал я.
Через минуту проводник принёс стакан чая в алюминиевом подстаканнике.
– Осторожно, он горячий, – предупредил парень.
Лесопосадки налились темнотой. В ветках деревьев, как в волосах нечёсаного домового, время от времени вскрикивая, укладывалось спать вороньё.