Дядя Кузьма бился в конвульсиях два раза в день – утром и вечером. За это дом ненавидел его. Когда он ещё заведовал отделом пропаганды райкома партии, никто не осмеливался сделать ему замечание, и лишь когда старик вышел на пенсию, на его голову обрушились проклятья. Дядя Кузьма невозмутимо выдержал атаки соседей и, как ни в чем ни бывало, регулярно терзал дом кашлем. Балицкий говорил, что это Кузьма Игнатьевич репетирует собственную смерть.

Видя, что на старика невозможно повлиять, от него отвязались, но, как только двор оглашали первые выстрелы трухлявых бронхов, запирали балконные двери и форточки. Через десять-пятнадцать минут, когда кашель прекращался, снова открывали их. Мама сейчас сделала то же самое – заперла балконную дверь.

Самовар то и дело закипал, и не было ничего лучше в мире, чем его добродушное урчанье, похожее на урчание кота Васьки.

В прихожей раздался нетерпеливый, настойчивый звонок. Фарафонов вошёл в синем спортивном костюме, осыпанном перхотью.

– Добрый вечер, уважаемые! – загремел Михаил Ефимович.

Стул под ним жалобно скрипнул.

– Я почему пришёл, – забасил Фарафонов. – От Романа письмо получил. Он, сволочь, требует, чтобы я разделил имущество и ему отдал его часть. Он хочет, чтобы я отдал ему Волгу. А?! Подлец!

Сосед обмяк и заплакал.

– Не надо, Михаил Ефимович, – сказала мама. – Не плачьте.

– Да я не плачу, – сказал Фарафонов, вытирая кулаком мокрые глаза. – Обидно только.

– Ваше положение чем-то напоминает положение короля Лира, – вздохнула мама.

– Что? – насторожился Фарафонов.

– У Шекспира есть такое произведение.

– А…

– Только у него было три дочки, а у вас три сына.

– Я ему, недоноску, напишу письмо. Всё выскажу негодяю!

– Напишите ему доброе письмо, – сказала мама. – От этого будет больше пользы, поверьте.

Фарафонов помолчал, повертел в руках чашку.

– Ты так считаешь?

– Так будет лучше.

Михаил Ефимович налил себе чаю, бросил в чашку несколько ложек варенья, выпил, встал и, не сказав ни слова, вышел.

– Тоже мне, короля Лира нашла, – сказал я, когда за Фарафоновым захлопнулась дверь.

– Он – несчастный человек, – вздохнула мама.

От этих слов отец аж подпрыгнул в кресле.

– Вот это новость! А давно ли он скручивал людей в бараний рог?

– Жаль его. Жена умерла, сыновья разъехались… Живёт неухоженный, как медведь в берлоге.

– Ты расскажи Максиму, как он молоко одалживал, – предложил отец.

– Это был цирк! – рассмеялась мама. – Одолжил он у Балицких бутылку молока. Прошло время. Балицкие к нему – пора бы вернуть долг. Что бы в таком случае сделал нормальный человек? Пошёл бы в магазин, купил молоко и вернул. Этот же идёт к Тамаре, одалживает у неё и возвращает Балицким. Через несколько дней уже Тамара напоминает: верните долг. Он идет к нам. Разумеется, я одолжила. Но затем потребовала вернуть. Тогда он пошёл к Балицким.

– Так они и управляли страной! – рассмеялся отец.

– Он сейчас придёт измерять давление, – сказала мама, и в этот момент раздался звонок. Фарафонов вошёл с пылающим лицом.

– Голова раскалывается, – сказал он тихо. – Измерьте, пожалуйста, давление.

Мама измерила. Было 180 на 120.

– Как он, сукин сын, поднял его мне! Так, говоришь, помягче написать?

– Думаю, так будет лучше, – сказала мама.

– Спокойной ночи! – буркнул Фарафонов и вышел.

Мы посидели ещё немного и легли спать.

Едва проснувшись, я почувствовал запах пирога. Видимо, он был в духовке. Запах пирога поутру обладает удивительнейшим свойством поднимать настроение. Если в доме пекут пирог, значит, в доме всё в порядке. Значит, здесь сводят концы с концами, здесь есть, кому печь, есть, для кого печь, но самое главное – здесь есть желание печь. Если в доме не пекут пироги хотя бы раз в году – это верный признак того, что скоро здесь в щелях задуют ветры.