Первое оцепенение прошло. Дышалось вольно, взбудораженные стрессом мысли постепенно выстраивались в прежний ряд спокойных рассуждений, и как-то сама собой открылась нерадужная картина – Сашка застрял посреди свирепой, бесплодной пустыни, и единственным проводником в ней мог быть только… Шальная мысль заставила его резко вскочить на ноги и броситься вслед удалявшейся в неизвестную даль фигуре.

Аластор не оборачивался. Он шел медленно, тяжелыми шагами, навстречу холодному диску луны, подставив лицо под ее мертвое сияние. Сашка несмело семенил следом, боясь ненароком нарушить сгустившуюся тишину. Почти крался, словно бы Аластор и не догадывался о своем случайном попутчике. Но он, конечно, все знал – предпочитал лишь делать вид, будто бы его и вовсе не существует. А значит, дозволял быть рядом, дозволял идти за ним, негромко шоркая маленькими, успевшими нарастить не одну латку кедами. По узкой, облизывающей выпуклый склон тропинке они побрели наверх, в блеск пышных звезд и серую мглу ночного неба, затем по кривым хребтам куда-то вдаль, куда-то, где покоилась тишина и безбрежность, где оседали на темных шапках гор последние сны.

Вперед! Теперь только вперед, боясь оступиться или упасть. Привыкая к полуночному сумраку, к величественной и коварной тишине. Ни чувств, ни мыслей, ни боли… Вдруг легкая рябь взволновала темное полотно стелившейся ночи. Несмело раскатилось где-то внизу, за скалами, набрало силу и наполнилось ярким заревом. Сашка ненадолго замер. Внутри все оборвалось, а на глаза навернулись слезы.

Объятый пламенем старенький и исправно отслуживший фургон, жалобно потрескивая, изрыгал клубы черного дыма, таявшего в темном, искрящемся яркими точками небе. От одной мысли, что там внутри находится дед, пожираемый гремучими языками пламени, делалось мучительно больно. Нестерпимо и страшно жгло душу. Хотелось кинуться внутрь, по крутому склону вниз, вскочить в горящий фургон и помочь… но разум шептал о том, что нужно идти дальше – дорогой, которая только проскальзывала рядом, уносясь вновь в бескрайнюю пустоту мрака.

Он все так же, по инерции, плелся вслед Аластору, видевшемуся последним полюсом в этом перевернутом с ног на голову мире. Мимо охваченного пламенем фургона и распластавшихся на сухой земле тел убийц, нашедших в свирепой пустыне то же, что они уготовили его деду. Сквозь серые гряды скал, куда-то в безмятежную черную даль, раскрывшую для него свои объятья. И в выжженной дотла маленькой душе, поглощенной этим покоем, воцарилась всепожирающая пустота.

Когда мерные звуки шагов эхом растеклись по сырому, прохладному воздуху, Сашка встрепенулся и встревоженным взглядом пробежал по слитому в единую, темную воронку пространству. Над головой вместо пышной россыпи звезд тянулась безликая масса серых, холодных скал, по которым сочились легкие всполохи света. Где-то там, за мглистым поворотом, где, должно быть, догорал несмелый, позабытый кем-то огонь, слышался далекий шепот воды.

Почувствовав неумолимую жажду, он ловко двинулся вперед, смело преодолевая неровные, заволоченные тяжелыми глыбами изгибы. И вот за одним из поворотов узкий потолок, словно вдохнув свежего воздуха, сделался высоким и величественным, оголив широкий, расшитый отблесками догорающего костра грот.

Из дальнего угла сочилась тонкая струйка воды, стекавшая в небольшую выточенную в камне ложбину. На ней замерло сознание, и, позабыв обо всем, Сашка кинулся к воде. Запустив лицо в живительную влагу, он принялся долго и жадно пить, пока, наконец, не почувствовал насыщение. Неожиданная усталость растеклась по напряженному телу, и, расположившись здесь же неподалеку, Сашка подпер отяжелевшую голову руками и тут же заснул, провалившись в глубокий, беспамятный сон.