– В городе живет один торговец, он обязан мне жизнью. Его помощь может оказаться нам весьма полезной.

– А… – Сашка хотел еще о чем-то спросить, но Аластор резко оборвал его:

– Спать!

И лениво отвернулся к стене.

Вновь опустилась тишина – залила отроги и большой, шероховатый купол. Тлеющие угли, словно дыша, то наливались ярко-красным огнем, то остывали, темнели и наконец погасли вовсе, оставив громоздкие своды пещеры в тонком переплете мелких огней тающих свечек. Почти как звезды на небе, они блестели таинственным, ярко-серебряным светом; чем-то манили, о чем-то шептали и незаметно, совершенно против воли погрузили в глубокое таинство сна, на прощание слипшись в густую, переливающуюся массу. Глаза закрылись, и все ушло – исчезло и соединилось с миром окутанного мраком бытия.

Чудесное явление природы, рассвет, здесь, в темных сводах пещеры, представал лишь как часть некой массы бесконечности, в которой отсутствовало и само понимание времени; но человек с его силой привычки, с его даром творца, невообразимо нуждающимся в подобном разделении, упрямо наделял привычными формами то, что уже давно лишилось и понимание оного.

Сашка любил, когда его будили первые лучи солнца. Там, в Вышгороде, на третьем этаже обветшалого, старого дома он всегда засыпал с твердой уверенностью того, что следующий день будет таким же, как и прежде. Что вновь увлечет его за собой приветливое утреннее солнце, навстречу новому дню, играм, и приключениям. Как же тяжело было расставаться с привычными образами! Вот и сейчас он вдруг явственно ощутил переживания своего исчезнувшего сна – он в узком, душно пахнущем сиренью дворе резвится с ребятами, а из залитого солнечным светом окна, за ним внимательно наблюдает Александр Иванович. Лицо его в белом мареве тумана, будто чуть смазано и едва различимо, но отчего-то явственно в ней угадывалась лишь одна деталь – широкая добродушная улыбка, которую очерчивал седой контур пышных усов.

С пробуждением сон почти растаял, но ощущение того, что старик счастлив, почему-то не покидало Сашку. Какие теперь могли быть сомнения?! Конечно же, у людей есть душа!

Теперь это казалось ему естественным, не требующим ни особых познаний, ни доказательств. Он больно чувствовал то же, что и многие другие до него, пережившие потерю близкого человека; чувствовал, как внутри обрывается что-то, будто натянутая звучная струна, и страшным опустошением заливает все естество. Что-то болело в груди, тосковало, и искало утешения. Что это, как не часть великого, светлого дара, пожертвованного людям? А в людях неизменно есть высшее начало. Пусть оно забыто, пусть в него не верят. Но оно есть! А раз так, то значит, есть и светлые души, ни запятнавшие себя ни мерзостью, ни обманом. И, конечно, Александр Иванович был достоин счастья. Того самого, от которого была так щедра его улыбка в этом далеком, залитом солнце окне и на которую так скупа была вся его жизнь.

Ничто не убеждает нас так же крепко, как явственный и живой сон, и оттого, видимо, не столь тягостным казалось пробуждение.

– Проснулся, – мимоходом буркнул Аластор.

Он уже бодрствовал, начищая до черного, жирного блеска свои армейские берцы, будто только выменянные им на блокпосту у охранной стражи. Известно, это было несложно, и, приложив минимум усилий, можно было получить и хорошую обувку, и добротный полевой костюм, и даже – правда, это было несколько сложнее – армейский, перочинный ножик. Навряд ли, конечно, Аластор связывался с вооруженной охраной Республики (или уж по крайней мере делал это не для обмена), но то, что он все-таки не до конца сторонился людей, было понятно по его великолепному оснащению. Да и морфий требовал постоянных закупок. И у него, конечно же, подобные каналы связи имелись.