Зря она так сказала. Ала ад-Дин, будучи на взводе из-за любовных терзаний, только состряпал на лице злорадную ухмылку – вот сейчас он за все отомстит, разом!

– Ты свободен, джинн!

– Что?! – отпрянул Каззан, не веря острым ушам. – Ты не шутишь, о человек?

– Нет! – не раздумывая, махнул рукой Ала ад-Дин как отрубил.

– Шутит он, шутит, – мать вцепилась в руку сына. – Опомнись, ты совершаешь глупость! Ведь это!..

– Не вмешивайся, о женщина! – сверкнул глазами Каззан. – Твой сын мудр не по годам. Так это твое желание?

– Да!

– Нет! – в сердцах воскликнула старушка. – Не слушай его, он повредился головой.

– Э-э, помолчи, женщина, – поморщился джинн. – Он мой господин!

– Да, я господин! – выпятил грудь польщенный подобным обращением Ала ад-Дин. – И я говорю тебе: ты свободен!

– Слушаю и повинуюсь, – склонил голову Каззан, едва сдерживая рвущуюся наружу улыбку.

И в ту же секунду страшно загрохотало, отчего стены домика закачались, и по глазам резанул яркий, ослепительный свет. Мать с сыном, упав ниц, сильно зажмурили глаза и прикрыли головы руками. Так они лежали очень долго, пока не убедились, что все успокоилось, и дом не рухнет на их несчастные головы.

Первым открыл глаза Ала ад-Дин. Осторожно оглядевшись по сторонам, он поднялся с колен, стряхнул побелку с головы и нахлобучил на нее тюбетейку.

– Вот и все, – произнес он. Жалел ли он о содеянном, было совершенно неясно.

– Ой-ё-о! – Мать тяжело поднялась с пола вслед за Ала ад-Дином. – Ты не сын! Ты распоследний дурень – проворонил собственное счастье.

– Ох, мама! Поверьте, счастье не в деньгах, – покачал головой юноша, оглядывая царивший в доме разгром. Низкий столик был сдвинут, шкаф опрокинут, курпачи разбросаны, старый сундук перевернут, из него вывалились на пол вещи, а потолок требовал новой побелки.

– А в чем же, по-твоему? – никак не унималась старушка. – В чем, я тебя спрашиваю?

– Миром правит любовь, мама, – назидательно произнес Ала ад-Дин, воздев палец к обшарпанному потолку.

– Я так и знала. Так и знала! А все твои дурацкие книги, чтоб они сгорели!

Старая женщина, не подобрав слов, подходящих к случаю, только зло махнула рукой и вышла из дому в чуть покосившуюся дверь. Ала ад-Дин проводил ее тяжелым взглядом и задумался, не сотворил ли он и вправду непоправимую глупость. Опустившись на смятые курпачи, юноша закачался из стороны в сторону и принялся колотить себя кулаками по голове.

– Ах, я дурень, дурень, – бормотал Ала ад-Дин. – Ну кто меня за язык тянул? Ох, что я натворил!

– Эй, парень! – раздался совсем рядом голос.

Ала ад-Дин прекратил мутузить себя и огляделся. В доме никого не было, лишь на подоконнике раскрытого настежь окна сидела сорока, косящая одним глазом на юношу. Сорока разевала клюв и нервно сжимала когти, скребя ими некрашеное дерево.

– Это ты со мной разговариваешь? – удивился Ала ад-Дин.

Ворона захлопнула клюв и ничего не ответила.

– Не будь дураком, – вновь раздался голос над самым ухом. – Сороки не умеют разговаривать.

– А-а… кто же тогда? – Ала ад-Дин завертел головой.

– Я, Каззан. Не ищи меня, я невидимый.

– Ты вернулся! – обрадованно подпрыгнул Ала ад-Дин и встал на четвереньки. – О джинн, я…

– Молчи и запоминай.

– Да-да, я запоминаю и молчу, – быстро закивал юноша.

– За то, что ты отпустил меня, я подарю тебе…

– Золото! – выкрикнул Ала ад-Дин, вытаращив глаза.

– Нет, о нетерпеливейший из отроков. Я не подарю тебе золота – оно портит и молодых, и старых. Особенно молодых. Я подарю тебе нечто более дорогое – тайну. Внимай же мне!

– Я внимаю, внимаю. – Ала ад-Дин отвалил челюсть и выпучил глаза, как голодный пес на сахарную косточку в лавке мясника. – Говори же!