Особенности же работы Профессора в операцинной смущали всех, кроме студентов или конченных пофигистов. Несмотря на это, оперировал он регулярно, добавляя немало седых волос всей осознанной операционной бригаде. Профессор придерживался мнения, что все работники его кафедры обязаны стоять как у операционного, так и у родового стола, чтобы не потерять практических навыков. К последнему, кстати, он давно не подходил.
Рядовые роженицы из отделения патологии попадали в профессорские руки редко. В основном это были «блатные», и обращались они сами, забывая поговорку о том, что учиться надо у профессоров, а лечиться у докторов.
Зная за собой определенные технические огрехи, Профессор брал в ассистенты кого-то вроде Ирины Фердинандовны и тем самым марку держал. Сегодняшняя роженица была не просто из блатных, из коллег: ординатор первого года обучения. Обращаясь непосредственно к Профессору, она полагала, что получает абсолютные преференции и гарантии благополучного исхода дела.
Профессор вошел в кабинет и повернул ключ изнутри. Он не злоупотреблял спиртным, но для такого случая, как этот, держал в сейфе бутылку французского коньяка. Налив янтарной жидкости в круглый бокал, Профессор расположился на кожаном диване. С постера на стене на него смотрела обнаженная нимфа. Была ли она беременна – неизвестно, поскольку живот был сокрыт за рыжими вьющимися локонами. Профессору нравилось думать, что была.
Каждая вещь в кабинете не оставляла сомнений в том, что хозяин был эстетом. Даже акушерский стетоскоп на столе походил на тонкую женскую руку. И да, он ни разу не был применен в дело, а служил исключительно для любования.
Собственных детей у Профессора не было. Сложно сказать, испытывал ли он когда-нибудь в них потребность.
Зато он был авторам нескольких книг об устройстве и заболеваниях молочной железы, что вполне соответствовало сложности натуры и эстетическому восприятию окружающего мира.
Жена называла его Митей и ощущала более ребёнком, чем мужем: угловатым, ранимым и колючим. Сейчас Митя смаковал коньяк и все-таки думал о чужом новороденном младенце.
6
Молодая женщина проснулась в палате реанимационного отделения. Не то что бы она чувствовала себя настолько плохо, просто это был установленный порядок после операции кесарева сечения.
Отделение располагалось на последнем этаже, в непосредственной близости от оперблока.
– Пум-пум-пум-пум, – напевал дежурный реаниматолог, одновременно измеряя пульс и давление.
Возможно, песенка как раз соответствовала нужному ритму.
– Доброго полудня, голубушка! – поприветствовал он, увидев, что пациентка открыла глаза.
Родильница была девушкой жизнерадостной и скорой в решениях не только потому, что чувствовала себя здесь «своей», но и по жизни. Она весело потребовала предоставить ей младенца для кормления.
Дежурный доктор, на своё счастье, на операции не присутствовал, но от коллег был наслышан, поэтому вынужденно лавировал:
– Это же, краса моя, «детство» решает, а мы с тобой у них в подчинении.
Под «детством» он понимал отделение новорожденных.
– А как драгоценное здоровьечко? Во рту не сушит? Голова не кружится?
– Всё великолепно! Мне бы сыночка! Сыночек же? По УЗИ обещали! Мы с мужем уже всё синенькое купили!
– Ну раз обещали – так оно и есть! – продолжал держать удар дежурный доктор. – Сейчас терапевта обход, а педиатры попозже будут. Всё расскажут.
Она не спросила – всё ли хорошо, поскольку ничуть в этом не сомневалась. Многочисленные родственники, которые сначала «договорились» в институт, потом в ординатуру по гинекологии, а потом «вышли» на Профессора, всю беременность читали специальные молитвы о благополучном родоразрешении. У Хавивы, так звали девушку, не было поводов для беспокойства.