«Моя косая мадонна! Воистину! Бой-баба, а не шкурка ведь. Не кокетничала б с царём, был бы жив твой муж… Отмщённая кокетка! Вертихвостка! Что ж, за то стала салопницей да титулярной советницей свинского Петербурга. Если б я была женой Александра Сергеевича Пушкина, я бы не допустила, чтобы высокородные пасквилянты сочиняли на меня пошлые наветы… – захлёбываясь бормотала Акума, проглатывая нецензурные ругательства, кои слышала от конюха. – Что он в ней нашёл? Гений, парадоксов друг…»

<…>

Романа не бывает без трупа. Так говорят знатоки криминального чтива женского разлива. Рано или поздно он должен где-то обнаружиться. Ищите труп! Подайте труп! Чем раньше, тем лучше. Читатель ждёт интриги. Кстати, пожалуй, не было такого романа, чтобы в нём убивали автора, чтобы автор оказывался мёртвым до завершения своего романа. Ведь это противоречит науке логики, пусть даже законы логики для романов не писаны.

Благоговейно изучая скромное пушкинское жилище «en bourgeois», Акума остановилась у клавира на клавесине в гостиной комнате и ностальгически замурлыкала под нос старинный мадригал «Voi sapete ch’io vi amo», некогда напетый ей на ушко ранним утром в тёмной убогой коморке счастливым тосканцем Амадео Модильяни.

В этот момент один навязчивый посетитель музея с глазами цветом мутной Невы присоединился к ней и беспардонно пустился в противные для всякого русского уха инсинуации по поводу личности поэта и русской цивилизации.

– Омерзительнейший был тип, хам, трус. Ростовщик. Крепостник. Торговал крепостными крестьянами по 50 рублей за душу. Картёжник. Прощелыга. Шаромыжник. Grattez le Russe, et vous verrez un Tartare. Ха-ха! Поскреби Пушкина, найдёшь негра, невольника. Так можно перевести маркиза Астольфа де Кюстина. А еще претендовал на благородное происхождение этот ваш камер-юнкер! Ему место на плантациях в Южной Америке. Бедный негритёночек, проданный пьяным матросом за бутылку рома – вот его вся родословная. Если кто вызывал его за эпиграммы на дуэль, то тотчас бежал на цырлах к царю жаловаться. А пьесы у него, хотя бы «Борис Годунов» – полная графомания, не чета нашему великому Адаму Мицкевичу. Пушкин всего лишь поэт для двухсот миллионов русскоговорящих, а не для всего человечества, как Мицкевич. И дружков своих декабристов сдал тайной канцелярии за деньги, царь покрыл его картёжные долги из государственной казны. Брюхатил девок крепостных, не вылезал из провинциальных борделей, раб плоти! У него господствовали только две стихии: удовлетворение плотским страстям да худо-бедно поэзия… А ваша кончаковская поэтесса Аннушка Ахматова что? Разве не то? Масло–то кто проливал под трамвай на рельсы? А? Русские, русские… «Ведь немногим больше ста лет тому назад они были настоящими татарами. И под внешним лоском европейской элегантности большинство этих выскочек цивилизаций сохранило медвежью шкуру – они лишь надели ее мехом внутрь. Но достаточно их чуть-чуть поскрести – и вы увидите, как шерсть вылезает наружу и топорщится». Вот что пишет маркиз де Кюстин, я выучил его слова наизусть, как «Отче наш».

– Ах ты, христова овца из Карловской общины, – прошипела сквозь редкие зубы Акума. – На каждого маркиза, масона и французского пидора найдётся у русских что-нибудь покруче с винтом! Cacator cave malum!

Акума пожелтела лицом, как пергамент старого фолианта, и смерила прекрасным презрительным взглядом своего визави. «У него такие узкие запястья, что, пожалуй, не наденешь на него наручники», – приценилась Акума и быстро что-то пролепетала невыразимым русским титулом прежде, чем визави разобрал её слова: – Я так глупею, что просто прелесть, но простите, любезный, если оскорблю вас замечанием, что Александр Сергеевич за рукопись стихов с издателя Смирдина брал золотом, а чем же мог взять Адам Мицкевич?