Он остановился. Небольшая дверь вела на балкон. Противопожарный…

А он влип.

Полуденный свет. Так ярко!

Почему-то вспомнился сон, как он хотел перепрыгнуть через лужу, но что-то подхватило и стало отталкивать его от земли. И он полетел. Все дальше и дальше. Земля крутым склоном ушла куда-то вниз и вот до нее уже далеко-далеко. И кружится голова, и внутри все обрывается. Потому, что знаешь, земля внизу жесткая и беспощадная. Но пока он летит. И что-то продолжает нести его все дальше и дальше.

А внизу какие-то маленькие люди, крыши машин и мокрый асфальт. Глупцы. И, кажется, тот неглупый в очках. Который знал, это. Знал, что он всегда выполняет инструкции до конца.

Мама….!

Собака. Небольшая черная лохматая дворняга с белой грудкой и стоячими ушками. Она была симпатичной и дружелюбной.

Он с мамой встретил ее в лесу, а возможно и раньше. Странном лесу – то ли осеннем, то ли весеннем. Черные и коричневые ветви низкорослых деревьев, редкие кусты, голая земля, золотистая и серая трава на небольших полянах. Спуск вниз. Холмы, долина небольшой речки. Мама, как всегда решительно, вела его куда-то через эти места. Она знала куда.

А он – нет. Но ему было хорошо от того, что собака пошла с ними. С ней было намного лучше. Может быть потому, что, на самом деле, он не хотел никуда идти? А она бежала рядом и виляла хвостом, нюхала ветер своим влажным черным носиком. Такая тонкая, добрая и решительная сущность. Она старательно охраняла их, только потому, что хотела их охранять; бежала впереди, вынюхивала что-то под ближайшими елками. Оказывается это так здорово, когда рядом собака.

А потом они повстречали того, черного, в прямоугольной шляпе, которая тоже была черной. С самого начала. И он был опасен. Черный стоял среди тонких темно-золотистых стволов и преграждал им путь. Собака нерешительно гавкнула. Но они извинились, надели на собаку ошейник, пристегнули поводок и отдали ее этому человеку.

А сами пошли дальше. И в душе у него еще теплилась надежда, что ничего не случиться. Пока он не услышал ее крик, зовущий на помощь. Именно крик, а не вой. Но он не обернулся. Что оказалось ненужным: он все равно видел, как этот черный человек убивает его собаку. Привязав к деревьям за две тонкие черные нити и медленно протыкая чем-то острым ее беззащитное тельце.

И ее еще можно было спасти.

– Какой ужас, – сказала мама. – Так нельзя. Мы должны вернуться.

Он понимал это. Вернуться, заслонить, взять на руки и сказать тому в черном: «Как не стыдно!»

Но он не ответил. Вместо этого он крепче взял мамину руку и потянул, повлек ее прочь. Испытывая нечто вроде злорадства и какой-то садистской радости, и просто страх. Мелкий, ничтожный и гадкий страх. А вдруг тот черный пошлет его куда подальше? И презрительно подумает о нем что-то? И одновременно с этим – горечь, страшная горечь необратимости того, что он совершает.

А собака еще на что-то надеялась и кричала. Она не могла поверить. И в ее крике были удивление и боль: «Что же ты не слышишь?…» Но с каждым шагом, сделанным прочь, его силы непонятным образом прибывали. И теперь уже он властно влек маму куда-то вперед, все дальше через голый низкорослый лес. Дальше от этого крика, от непонимающих собачьих глаз, от самого себя, ставшим за эти мгновения тем, кем невозможно себя осознавать. И чувствовал, что, несмотря на движение, его тело окутывается каким-то темным скафандром, который ему не снять за многие-многие жизни.

Ужасно…

Семен смотрел темноту и понимал что плачет. Слезы вытекали из его глаз и медленно скатывались куда-то по виску, только чувство вины и собственной гадкости от этого не уменьшалось.