– Дождь, ты когда-то сделал мне самый большой подарок в жизни – подарил встречу с Рахель. Ты и в тот незабвенный день лил не переставая, и мы с Рахель встретились в беседке, которая сейчас передо мной. Этот день был самым счастливым в моей жизни, но теперь ты разлучил нас… До встречи с Рахель я жил как слепец, который ничего не видит и не знает радостей этого мира. Но после встречи с ней я прозрел. Я наконец-то понял, что жизнь бывает и прекрасной, понял, что существует такой человек, ради которого я готов расстаться с этой жизнью. Теперь ты снова хочешь лишить меня зрения? Зачем ты показал мне свет, а теперь хочешь ослепить меня? Лучше бы я навсегда остался слепым и никогда не видел ее.

Знаешь, если человек с детства лишен зрения и не имеет никакого представления о видимом мире, ему легче жить. Но если когда-то он имел зрение и мог любоваться всеми красками мира, но потом ослеп, то ему нестерпимо больно.

Акива затих и, припоминая голос Рахель, пробормотал:

– Она называла меня по имени, и из ее уст оно звучало сладкой музыкой. А теперь по твоей вине я не только не слышу ее, даже не вижу…

Набрав в легкие как можно больше воздуха, Акива, несмотря на сильный дождь, устремил взгляд в небо и крикнул изо всех сил:

– Дооооооождь! Как я тебя ненавижу! И весь мир ненавижу! – Акива криком разрывал себе грудь, но дождь заглушал его слова. – Разве мне совсем отказано в праве быть счастливым? Разве я виноват в том, что беден и должен зарабатывать себе на жизнь тяжелым трудом? Я понял, ты плачешь из-за того, что мы оба раньше были одиноки и несчастны, но теперь у меня есть Рахель, моя Рахель, и я самый счастливый человек на свете. Ты мне просто завидуешь, тебя никто не любит, как только ты появляешься, люди скрываются от тебя в своих домах, а меня наконец-то кто-то полюбил, и тебе не удастся все испортить! Знаю, ты тоже думаешь, что я простой пастух и принял ее вежливые беседы за внимание к себе, а сострадание – за любовь. Да, может, оно и так, может, я все выдумал.

Акива сделал паузу, в то время как дождь продолжал лить все сильнее. Промокший до ниточки, он не обращал на это никакого внимания, поскольку уже решился на отчаянный шаг ради любимой.

Я больше не могу ждать и терпеть неизвестность, я сейчас же пойду к Кальбе Савуа и поговорю с ним, и будь что будет. Может быть, он поймет меня и согласится отдать за меня Рахель, а если нет – я готов расстаться с жизнью… Мне не нужен мир без нее.

Акива поднялся и как был – в грязном одеянии – решительно направился к дому Кальбы Савуа. Он вытирал слезы рукой и мысленно складывал слова, которые скажет отцу Рахель. Слезы не переставали течь по его щекам, и он смахивал их облепленной глиной ладонью. «Откуда они берутся, проклятые слезы, я же с самого детства не плакал, – думал Акива, – наверное, после встречи с Рахель моя душа отогрелась и в ней проснулось все, что спало так много лет».

Подойдя к дому, пастух увидел, как преклонных лет слуга запирал двери дома на ночь. Акива обратился к нему с просьбой провести его в дом для встречи с Кальбой Савуа. Слуга, увидев пастуха в таком неприглядном виде, попытался выяснить, что произошло, но Акива настаивал, чтобы тот провел его в дом. Рахель, чьи окна выходили во двор, услышала спор двух мужчин и выглянула в окно. Увидев, что старый слуга не пускал Акиву в дом, она быстро оделась и спустилась вниз.

– Что случилось? – обратилась Рахель к слуге.

– Пастух Акива хочет говорить с твоим отцом, госпожа. Я ему говорю, что сейчас неподходящее время и Кальба Савуа отдыхает, – объяснил растерянный слуга.