– Опять у нас этот дуб будет? И откуда его только выкопали?

– Уж лучше он…

Входит высокий плечистый мужчина с цветущим лицом и благообразными седыми волосами. Останавливается и оглядывает комнату.

– Встать!

Двадцать третья и двадцать четвёртая группы с шумом встают. Клёпин еле приподнимается.

– Клёпин, почему не встаёте?

– А я уже вставал два раза, Николай Павлович, и устал очень.

– Когда?

– Вы не видели.

– Меня не волнует, вы встанете и третий раз!

Мужчина проходит, садится и открывает журнал. Угрюмо смотрит и вдруг раздражается:

– Это что такое? Сколько двоек? Почему не учите? Бододкина!

– Здесь.

– Отвечать «я», нет у вас воинской выучки. Бондарь Сергей!

– Да я здесь.

– Худо, Бондарь, очень худо, – улыбается.

– Касимов!

– Я!

– Что я? – вдруг не понимает Николай Павлович.

– Я Касимов, – за первым столом терпеливо отвечает вежливый Лев, автоматически поправляя причёску.

– Садиться, Касимов, – отмечает в журнале. – Что вам на сегодня задавали? Хоть помните? Ну, Сёмкин!

Сёмкин уныло поднимается.

– А почему опять я? Всегда я да я…

– Рассказывать!

Сёмкин, запинаясь, говорит. В аудитории мерный гул. Николай Павлович задумчиво смотрит в окно, рассеянно переводит взгляд на столы и вдруг взрывается:

– Бондарь, ты что? Нет, ну как они воркуют, чуть не обнимаются. Под самым носом!

Клёпин тут как тут:

– Они ещё целоваться могут, у них справка есть.

Но Николай Павлович уже сменил гнев на милость:

– Ладно, пусть.

Уничтожающе смотрит на Сёмкина:

– Совсем худо, Сёмкин! Садиться.

– Я же хорошо отвечал! – возмущается Сёмкин.

– Он же хорошо отвечал, – веселится аудитория.

Николай Павлович неумолим.

– А Викторов-то, Викторов! – смотрит на обычно незаметного Викторова и хихикает: – Амурные дела, ай-я-яй, двойка!

– За что?! – краснеет Викторов.

Клёпин сзади:

– За дело, правильно я говорю, Николай Павлович?

Тот оставляет Клёпина без ответа и вызывает Бододкину:

– Ну хоть вы что-то знаете?

Бододкина не спеша отвечает.

– Садиться…

Николай Петрович ставит оценку и, прохаживаясь, начинает объяснять новый материал.

– Рабочий – это само понятие ответственности. Вот из чего сделана машина? Из металла! Так и у рабочих главное – ответственность. Смотрите, артистов ведь всегда можно узнать.

– А врачей?

– И врачей… в общем. Так и рабочие имеют ответственность, общую классовую солидарность и сознательность. Это, кстати, контролируется. Директор же должен быть умным. Но умных много, а волевых качеств нет, нужно быть ещё волевым.

– И хозяйственным! – отмечает Клёпин.

Николай Павлович думает и соглашается:

– Да, надо уметь с народом работать.

Он ещё что-то рассказывает, но студенты начинают собираться.

– Вы куда?

– У нас хирургия, не успеем.

– Кто помоет доску, немедленно помыть доску!

Около него задерживается Клёпин и советует:

– А вы поставьте всем двойки, когда они вернутся и помоют, обведём их?

Плечистый мужчина берёт журнал под мышку и, качая левой рукой в такт шагам, уходит. На миг в аудитории становится тихо, в раскрытое окно царственно вступает солнце.

Практика. Женщин почему-то не записали, так что поехали сугубо мужской компанией: Мишка, Сергей, Андрей и Роман. И если кругленького остроглазого Рому Мишка совсем не знал, то Андрей на курсе был личностью известной: небольшого роста, с усиками, он обладал ясно подчёркнутым собственным достоинством. Никуда не торопился, везде поспевал, учась вполне равнодушно, на интересующем его предмете мог задать такой вопрос, что преподаватель или запинался, или, воодушевляясь, оставшуюся часть лекции разговаривал только с ним. Ну а сама практика оказалась лениво не интересной. В санэпидстанции трещали пишущие машинки, звонили телефоны, кто-то, явно местный буйвол, кричал на очередного заведующего столовой, происходила невнятная бюрократическая возня, в которую очень не хотелось влезать.