Устроили Михаила на нары, выдали подушку, одеяло, показали, где столовая. Всё: пальцы мёрзнут, вода по утрам ледяная, в столовой на завтрак – силос и компот, в обед суп и силос, ужин – силос и компот. Вот так: встать, наскоро помыться, доковырять несъедобную кашу – и в поле на грядки. Сверху дождик моросит, ящики уже кончились, и до обеда добрых четыре часа. Хорошо, Жофрей рядом крутится, и чтобы подбодрить, по своему предмету задаёт хитрые вопросы на сообразиловку. До вечера дожили – костры, печёная картошка, песенки…

– Созрели вишни в саду у дяди Вани, у дяди Вани са-азрели вишни…

Вот только соседи по избе попались мерзкие – наглец Петров, наглец Васильев и с ними балбес Сёмкин из соседней группы. Хотя Сёмкин сам по себе ничего. Как-то ещё на втором курсе он с Мишкой поспорил, что съест в один присест десять пирожков. Мол, если съест, то съест, а если нет – вернёт деньги. Ну, первые три Сёмкин слопал мгновенно, вторые три с трудом, ещё два пирожка жевал целый час, а на оставшиеся посмотрел так скорбно, что Мишка рассмеялся, хлопнул едока по плечу и сказал, что деньги возвращать не надо. Теперь же Сёмкин так возгордился причастностью к клубу Петрова – Васильева, что на Мишку внимания не обращает. Ещё в избе очень жарко, множество мух, тараканы и зловредные кусачие клопы. Недолго думающий Сёмкин до того озлился на всю живность, что неделю давил и выдавил клопами у себя в изголовье лозунг «Ленин, Сталин, Сёмкин. Время, вперёд!» Жофрей как увидел, так чуть себе вторую ногу от испуга не повредил:

– А ну быстро замазал! – сказал свистящим шёпотом. – Быстро! Я повторять не намерен!

Потом набросился на соседей художника:

– Вы в своём уме? Этот идиот ничего не понимает, но вы-то нормальные!

– А чо? – обижался Сёмкин и косил хитрым глазом. – А чо? Чо сделал-то? Подумаешь…

Тем временем Мишка договорился с одной бабкой пить у неё парное молоко после ужина и дважды в неделю шлёпал в недалёкую деревню набирать калории. Как-то раз после двойной порции лапши он влил в себя столько молока, что не мог прямо стоять. Мимо тёмного леса в безлунную ночь, согнувшись и обхватив себя руками, он тяжело плёлся обратно по сельской дороге, вспоминая десять пирожков Сёмкина и проклиная себя за жадность.

– Вот, – трагически думал, – сейчас я умру, и все поймут, что обожрался. Какой стыд! Какой позор! Нет, какой позор…

На этой острой мысли неожиданно оступился и кувырком полетел вниз.

Когда он очнулся, оказалось, что сидит в довольно глубокой и грязной яме, а сверху величаво сияет недоступными звёздочками далёкое небо.

– Ни фига себе! – изумился Мишка. – Как это я?

И шустро полез вверх, цепляясь за корни. Вылез. Быстро пошёл к избе и вдруг вспомнил, что ещё недавно были какие-то страдания, а сейчас такое чувство, что вроде и не ел совсем. Удивился происшедшему, нащупал шишку на затылке и открыл дверь.

– А ну быстро закрыл! – раздался рёв.

– Да, да, – Мишка испуганно вздрогнул.

– Ходят тут всякие!

Здоровяк Петров тяжело глядел на него. Наконец презрительно сплюнул и отвернулся. Мишка тихо полез на нары.

– Ну поехали, поехали, – Васильев раздавал карты.

«Нет, последнее время Петров совсем обнаглел! – раздеваясь, возмущённо подумал Мишка. – Хамит, задевает при каждом удобном случае, застращал всех. Каждый день в карты играют до двух часов ночи, спать мешают, а назавтра вставать».

Тут Петров зевнул, потянулся, при этом явно нарочно толкнул Мишку рукой, неожиданно рыгнул и громко рявкнул:

– Эх, бабу бы…

– Бабу, бабу! – повторил Васильев.

А Петров опять толкнул щуплого Мишку.

– Ах так! – закусил губу Мишка и с этого момента решил копить злость, чтобы разозлиться и ответить обидчику.