Староста сидел в мягком кресле, расслабленно закинув ногу на ногу. На колене лежала книга Эллиаса Канетти «Ослепление». Приоткрытые страницы он придерживал длинными чуть узловатыми пальцами, ритмично стуча указательным. В свободной руке держал теннисную ракетку, время от времени размахивал ею из стороны в сторону или прокручивал ручку. Волосы цвета спелой пшеницы, доставшиеся ему от далеких предков – ашкеназских евреев, что жили в Германии еще до холокоста, – аккуратными локонами лежали на черной повязке, не скрывая эмблему академии.

Натан был достаточно умен, сообразителен, а главное, любил подмечать детали, на которые многие могли бы и вовсе не обратить внимания. Наблюдательный. Он во многом сомневался, ко всему и ко всем относился с недоверием, критически. Настоящий скептик – двумя словами. Очевидно, что Натан не тот человек, который легко заводил знакомства, а тем более друзей. Но был достаточно социализирован, поэтому в компании старост чувствовал себя комфортно.

Тишину и уединенность нарушили знакомые торопливые шаги, которые Кауфман услышал еще до того, как дверь в гостиную шумно распахнулась.

– Толик, мальчик мой, таки идем мы на кор-р-р-т сегодня? – на пороге появился Александр Белавин – староста факультета теории и истории искусств – в черном поло, белых шортах на два пальца выше колен и монохромных кроссовках в тон образу, впрочем, как и Натан, а на плече держал теннисную ракетку. Его медные волосы были неопрятно взъерошены, взгляд возбужденный, в глазах мелькал озорной блеск, а лицо озаряла улыбка, при которой всегда выглядывали глубокие ямочки на щеках.

Белавин был слегка глуповат, но не в своей сфере знаний – был одним из лучших студентов своего факультета, начитан и талантлив, – а в сфере житейской мудрости. Она у него отсутствовала. Натан полагал, что Белавин был прост как две копейки, рубаха-парень – как угодно. При этом улыбка никогда не сходила с его лица. На все смотрел сквозь призму позитива, добра и великодушия. Парень с большим сердцем. Александр был самым комфортным человеком для Натана. От него не стоило ожидать подвоха: ни явного, ни скрытого.

– Ты знал, что еврейский акцент, разговор «по-раввински», картавость и прочие языковые особенности не заложены у евреев генетически? – спокойно спросил Натан, не отрываясь от книги. – Ты такой ограниченный и стереотипный, – поднял глаза на Белавина и отчеканил: – Ди-но-завр.

– За-ну-да, – передразнил его Белавин и подошел ближе. – Почему ты еще здесь?

– Я был уже на пути к крытому корту, но, – Натан поднял ракетку и направил ее на Белавина, сощурив глаза, – меня остановил Даниил и сказал, что Горский попросил собраться всех в гостиной. – Натан развел руками. – И вот я здесь. Но все это время я был один, поэтому решил немного почитать.

– Опять… Почему я всегда должен делать то, что говорит Горский? У меня же выходной сегодня, – досадно цокнул и нервно прокрутил ракетку в руках Белавин. – Мы хотели поиграть в теннис.

– Хм, потому что его отец крупный акционер компании твоего отца, и без него ты бы не смог крошить трюфель в свою рисовую кашу? – Натан очаровательно улыбнулся, наслаждаясь сладкой маленькой победой. Потешаться над Белавиным – особый вид наслаждения.

– Добро пожаловать в тысяча шестьсот сорок девятый. – Белавин с тихим вздохом опустился на широкий подлокотник кресла, оперся ракеткой об пол, затем свободной рукой прикрыл обложку книги и глазами пробежался по названию. Натан вздернул брови и поджал губы, посмотрев в глаза Белавину с удивлением. Тот лишь усмехнулся и раскрыл книгу на прежних страницах. – И о чем она, о раввин?