Пока весь технологический мир совершал свои первые прорывы в области коммуникаций между натуральным мозгом и внешними информационными системами и строил первые нейралинки, мы продолжали всё глубже и глубже погружаться в потёмки языковых моделей. На территории EXPO в Астане открыли новый акселератор искусственного интеллекта, который назвали AI Dala, и всевозможные казаховеды, айтишники, бигдатеры, питонщики-эскуэльщики, стартаперы по природе и стартаперы по духу, грантхантеры, госушники из минцифры, мининфы, минкульта, представители университетов, Microsoft, Yandex, Huawei и прочие сильно заигрывающие с правительством вендоры, интеграторы и прочие джентльмены цифровой удачи разместили там свои стенды, песочницы, лаборатории, серверы, посадили своих людей, наклеили красивые таблички и начали строить Великий Суверенный Казахский AI. В качестве своей первой резолюции этот импровизированный птичий базар принял, впрочем, достаточно негласно, правило говорить в стенах акселератора на казахском языке.

Увы, эта история далеко не пошла, потому что странным образом напомнила постройку Вавилонской башни. Парадоксально, но говорившие на одном языке вообще не понимали друг друга. Среди них был и я и очень стеснялся своего уровня казахского. Он был для меня родным, но совсем не разговорным. И уж точно не письменным: писал свои псевдоисторические романы я на всё том же русском языке, на котором мыслил.

Даже я во всём этом разноголосии терминов, копипастов с чужих научных работ, переводов статей с Хабра понимал, что на казахском невозможно ни вести научные разработки, ни строить какой-либо программный продукт. Русский язык, такой толерантный к заимствованиям, прекрасно оперейтил и экзекьютил все эти скрамы, стендапы, синки, митапы, деврелов и прочий стартаперский и айтишный стафф, но казахскому и казахоязычным специалистам, вернее, тем, кто хотел казаться казахоязычным, вести на казахском разработку, документацию, деловую переписку, чатики в Телеграме и Slack’е чисто практически было просто невозможно. У нас даже не было единого казахского алфавита. Красивые презентации на латинице, с живописными буквами «q» как «қ» и множеством разнородных диакритических знаков, кажется, были единственным украшением этого тюркского вертепа. Если бы в будущем клишированные инопланетяне прилетели бы на Землю и обнаружили посреди степи груды разбитого стекла, а под ними – архивные залежи древнеказахской письменности, они бы в жизни не расшифровали все эти акуты, умляуты, циркумфлексы и грависы – полуклинопись-полулатиницу. Соответственно, никакой всеказахской LLM построить не удалось, да и особо не надо было. Ведь к тому времени Илон Маск уже нашёл то, что впоследствии сделало невозможное: нейралинк стал истинным убийцей айфона и смартфона как класса коммуникационных гаджетов вообще.

К тому времени мы с другом начали писать свои первые совместные книги. Будучи такими левоопределительными promising young qazaq nationalist writers (кстати, тогда слово nationalist уже перестало иметь для меня какие-либо негативные коннотации (ввиду войны в Украине и последующих событий), мы пытались спекулировать на всё тех же модных тенденциях с привкусом кью-попа, запахом степной полыни и звуками свободно льющейся казахской речи. Правда, сами носителями этой речи мы не были, и все наши экзерсисы в сочинении «великих казахских романов» так и не обрели золотовековых венков классической казахской литературы, так и не рождённой ни к тому времени, ни когда-либо ещё.

Мы искали свою правду, национальную идентичность то в культурном коде тюрок с их тенгрианской верой, в существовании которой когда бы то ни было сомневались не меньше, чем наши собственные персонажи, то в особой каноничности локального ханафизма с большим перекосом в