***

Моя профессия – писатель. Вернее, так: я стал писателем после того, как не смог реализовать себя в том, что считал делом своей жизни. Мой отец был лингвистом. Он многое сделал для развития науки о казахском языке и посвятил свою жизнь его популяризации, как и многие патриоты-националисты, интеллигентные казахи, до большого информационного коллапса.

Он считал трагедией то, что нация фактически колонизирована через язык и что свобода воли народа ограничена тем, как он использует свой язык. Когда бигтехи фактически оцифровали любые коммуникации, будь то голос, текст, поисковый запрос, генерация изображения или видео, мы остались в той половине мира, где фактически окопались русскоязычные модели, где передавать команды машинному интерфейсу, а затем и думать при его участии пришлось только на том языке, на котором говорит большинство из четырёхсотмиллионного населения региона.

Конечно, английский во всех интерфейсах как язык настройки всё ещё доступен, но он не так хорош и не так популярен. Что до казахского языка, то он так и не стал полноценным цифровым языком ещё тогда, когда мы все пользовались смартфонами, а интернет был плоским интерфейсом с элементами взаимодействия в виде кнопочек. Даже тогда, в такой простой, прямо переводящейся форме, казахоязычными интерфейсами в локальных приложениях вроде Kaspi никто не пользовался, а их декоративная роль быстро утратила своё функциональное значение, – и мы остались фактически наедине с русскоязычным бытием, которое, как известно, определяет сознание.

Мой отец всю жизнь боролся за иной, наш собственный путь развития цифровых маленьких языков, таких как, например, бахаса и иврит, сделавших значительные успехи в собственной цифровизации. Но мой отец был всего лишь лингвистом и, признавая важность развития собственных больших языковых моделей и их практического применения, плохо разбирался в искусственном интеллекте и том, как его использовать для обозначенных им задач, поэтому он вырастил меня, воспитал и обеспечил мне образование разработчика цифровых интерфейсов, специалиста по нейробототехнике, то есть профессионала с гораздо большим практическим применением лингвистики в её современной форме. Однако и я не смог сопротивляться всеобщему проникновению русского языка непосредственно к нам в мозг, и теперь мы имеем то, что мы называем Айнурами, Айданами и Айгулями.

И тогда мне осталось только одно: заняться популяризацией обречённого на вымирание. Я стал писать про Казахстан, его историю. Наивные романтические романы о временах и людях силы, когда язык и культура были на подъёме. Тема, которая когда-то была популярна, впрочем, в довольно узких кругах.

В узких кругах вертелись любители средневековой экзотики, казахского рыцарства, которого никогда не существовало, благородного самурайства с собственным степным кодексом чести. Всех этих батыров, которые в живописных стальных доспехах побеждали многотысячные армии всех этих джунгар и китайцев с пушками. Я писал о народе, возглавляемом благородными мужами, мудрыми, справедливыми, биями.

Мой собственный национализм давно утратил ориентацию в пространстве категорий добра и зла. «Nietzsche Духом» – так меня звали в Телеграме – провозглашал во мне героев и героику весьма спорного и довольно малозначительного содержания, зато энергичную и весьма радикально настроенную против колониальности. Словно сотканный из ткани эксцентрики, я отрицал почти всю историю Казахстана в том, что касается чингизидской династии, их централизованной власти и ключевых событий типа присоединения к Царской России. Для меня Абулхаир и его последователи предали нацию и быстро смешались с великорусской доктриной, а непосредственно институт ханской, то есть чингизидской власти, превратился в такую же систему угнетения моего народа, как самодержавие (впрочем, особого противоречия между этими понятиями я не нахожу и поныне, ведь русское самодержавие de jure наследует золотоордынской концепции ханствования-княжения и сюзерено-вассальным взаимоотношениям участников). Авторитет и легитимность казахский ханов начиная с Абылая я отрицал; притязания Кенесары на ханство над всеми казахами считал незаконными (что не мешало мне при случае просить вернуть его голову); выросшую из ага-султанства и прокси-ханствования (или прокси-царствования) казахскую интеллигенцию в лице Абая, Шакарима, Чокана Валиханова и Алихана Букейханова я тоже ни в тиын ни ставил.