– Ну, что приуныл? – прервал мысли Минаева голос шефа. – Да не переживай, не поеду я в Италию.

– Я и не переживаю. – Минаев, недоуменно фыркнув, поднял на него взгляд, но встретив знакомый прищур серых проницательных глаз, смущенно откашлявшись, снова отвел его в сторону. Теперь он уже практически не сомневался в том, что итальянская фраза прозвучала не случайно.

– Ну и правильно. Все равно, пока здесь до конца не разберемся, там никаких кадровых решений приниматься не будет. – Ахаян с особым нажимом произнес слова «там» и «никаких». Минаев, уловив посланный импульс, снова посмотрел на него, правда, на этот раз более внимательно, как бы желая найти подтверждение возникшему у него предположению, и Василий Иванович его подтвердил, со вздохом разведя руки в жесте, означающем: «ну а ты как думал», а вслух сказал: – Поэтому разобраться в этом деле нам, Гелюша, надо – кровь из носу. И как можно скорей. А то ведь иначе мы с тобой, на пару, свою блистательную карьеру не в Москве закончить можем и не в Париже захолустном, а в какой-нибудь благоухающей Бужумбуре. На Берегу Слоновой Кости. И это еще можно будет считать за подарок судьбы. Что, в общем-то, достойным завершением нашего с тобой славного жизненного пути назвать язык как-то не повернется. Ты согласен? – Получив в ответ на свой вопрос немного угрюмый, но все же достаточно определенный утвердительный кивок, Ахаян продолжил: – Ну коли так, ты тоже, пожалуй, иди отдохни. Слишком много за сегодня информации и впечатлений. А я здесь еще немного посижу. Полистаю эту папочку. С твоего дозволения. – Он кивнул на личное дело «Мармона». – Может, чего на ум придет.

Минаев, после некоторого колебания, кивнул головой, встал и направился к двери, но в самый последний момент, о чем-то вспомнив, остановился:

– Может, кофейку, Василь Иваныч? Я дежурному...

– Будь любезен, – Василий Иванович, уже опустив глаза, открыл первую страницу лежащего перед ним досье. На него снова смотрело упитанное округлое лицо молодого человека, в возрасте Христа, с не очень глубокими, но явно проступающими залысинами, так гордящегося своим родством с непопулярным наполеоновским маршалом, который почти два века тому назад осмелился, в ущерб своей репутации, сдать Париж осадившим город русским казакам.

День клонился к вечеру, хотя было еще достаточно светло. Тучи и облака, плотно застилавшие парижское небо в течение последних четырех-пяти дней, уже уплыли куда-то на юго-восток, в сторону Бургундии. Угнавший их ветер тоже стих, и сейчас над городом, в этот предзакатный час, растеклась легкая истома приятных реминисценций об уже довольно давно закончившемся лете. Тем не менее эта иллюзия атмосферной снисходительности весьма быстро и безжалостно развенчивалась уже явно не летними красками и атрибутами городского пейзажа.

Потерявшие листву и по-родственному похожие друг на друга в своей осенней наготе деревья, аккуратно расставленные, с четким десятиметровым интервалом, вдоль четной стороны бульвара Сен-Жермен, слегка напоминали поставленные в вертикальное положение гигантские венчики для взбивания сливок. Почти сразу за деревьями, метрах в семи от проезжей части, вдоль бульвара, практически занимая целый квартал, вытянулось несколько странное по своей архитектуре, приземистое, но довольно протяженное здание, построенное, по всей видимости, не позже начала прошлого века и обозначенное номером 244 – 246. Особенность его конструктивного решения заключалась в том, что здание в плане представляло собой огромный прямоугольник или, вернее сказать, некое подобие армейского каре с очень просторным внутренним двориком. В самой середине того бокового ребра здания, которое являлось его фасадной частью, выходящей на бульвар, помещалась достаточно массивная полуциркульная арка – некая аллюзия на триумфальную, – украшенная по обеим сторонам сдвоенными пилястрами с дорическими капителями и увенчанная симметричным двухсекционным аттиком. Арка выполняла функцию прохода на территорию внутреннего двора, откуда, через систему контролируемых служебных входов, уже был доступ ко всем внутренним помещениям дома.