— Три года, — отозвался отец. — Что касается финансов, Глеб гений, грамотно по всему миру деньги гонял, и впоследствии их след потерялся. Так что у него было чем заплатить за условно-досрочное.

— Лизонька, ты как? — взволновано, поинтересовалась мачеха. — Может воды дать, ты так побледнела?

Подняла взгляд на Софию, но её лица почему-то практически не вижу, всё размыто, как будто только что вынырнула из-под воды.

— Дай мне лучше тяжёлым по голове, если это сон – проснусь.

— Лиза, ну не реагируй ты так.

Шесть лет назад именно бегство Глеба ударило по мне больнее всего, и это же послужило главным доказательством его вины, а теперь выясняется, что никуда он не исчезал, отрицал обвинения, боролся…

Если мне сказали, что Громов, прихватив деньги, скрылся из страны, как ему объяснили, что я не прихожу? Ведь у него наверняка возникал этот вопрос.

— Папа, а когда шло следствие или на суде, ты с Глебом встречался?

— Да, пару раз.

— Он спрашивал обо мне?

— Лиза, ты ни туда ведёшь разговор.

— Спрашивал или нет?!

— Спрашивал, — вместо отца, ответила София. — Требовал с тобой свидания, очень настойчиво. Как нам объяснил обвинитель, чтобы использовать тебя как рычаг давления. Поэтому мы по совету адвоката, передали ему от твоего имени письмо, где ….

— Что мать твою вы сделали?! — схватившись за голову, во всё горло взвыла я. — Что вы там написали?!

— То, что ты и должна была ему сказать, если бы оценивала ситуацию никак по уши влюблённая девятнадцатилетняя девчонка, а взрослый трезвомыслящий человек, — процедил сквозь зубы родитель.

— Конкретно текст?! — прошипела я и уставилась на Софию, от неё в отличие от отца можно рассчитывать на откровенность и правду.

— Записку я своей рукой составляла, чтобы подчерк был женским, но времени прошло немало, поэтому не гарантирую, что повторю слово в слово, но смысл передам. Написала, что ты в Глебе разочарована, что он непорядочный человек, что ваши отношения были фатальной ошибкой, и ты о них горько сожалеешь. Также настаивала, чтобы он никогда не искал встреч и никаким способом не пытался с тобой связаться, а ещё, если в нём осталась хоть капля совести, чтобы признал вину и вернул деньги.

София говорила, а у меня перед глазами стояла картина, как Громов в окружении обшарпанных стен камеры, сидя на панцирной койке, разворачивает злосчастную бумагу, читает строки якобы от меня, бледнеет, хмурится, нервно трёт лоб, вгрызается взглядом в каждую ядовитую букву, а затем сминает листок и отшвыривает в угол эту мерзость.

— Вы когда это делали, вообще в себе были?! — протест внутри меня разрастался со скоростью лесного пожара, от бессилия, что уже ничего не поправить и не изменить, хотелось крушить и уничтожать всё вокруг, перевернуть стол, содрать шторы, вдребезги расколотить посуду, а ещё в буквальном смысле вбить родителям в головы, что ни у кого нет права говорить от имени другого человека. — Представьте. Только на одну секунду. Что Глеб был не виновен и получил это письмо!

— Лиза, если уже забыла, напомню, проводили расследование, состоялся суд, был вердикт, по которому Громову дали срок. Так что ни о какой невиновности и речи быть не может, — рыкнул отец.

— Да ну! — подскочив на ноги, в ответ крикнула я. — А у нас, конечно, ни одного невиновного за решёткой-то нет. Откуда такая слепая вера в судебную систему?

— Вот тебе, София, и доказательство, что мы тогда умно поступили, — папа переключил внимание на жену. — А ты сомневалась. Посмотри на неё, — родитель кивнул в мою сторону. — Она и сейчас за него грудью стоит. А тогда и подавно кинулась бы на защиту, ночевала бы возле следственного изолятора, на суде давала показания в пользу Громова, не исключено, что нас шантажом вынудила забрать заявление. Угрожала, что из дома уйдёт или ещё хлеще вены перережет, а, может, и о беременности кричала.