Золото ее волос манило, дразнило, сводило с ума. Раздразненный чужой кровью, взбодренный, возбужденный до предела он смотрел на свой суррогат издалека и чувствовал, как его затягивает в это болото, как сжирает грязная, черная бездна его плоть. Он испытывает к ней обратную сторону любви, какую-то безобразную тягу, словно вывернутую наизнанку, черную, грязную замешанную на презрении и ненависти. Как будто его лебедь выкрашена в черный цвет, ее отражение в мутной заводи – вот кто эта Алтан. Как лебеди из того самого балета, который так любила Вера. Одна белая… а одна черная и мрачная, как сама смерть.

Он часами рассматривал букву А у себя на груди, как ни странно, но она символизировала начало двух имен, которые он дал этим двум женщинам.

Полный похоти взгляд жадно следит за ее движениями, за тонкими руками, развешивающими белье на веревке, за тем, как тянется на носках и наливаются ее икры, как поднимается грудь и выделяются темные ареолы сосков под тонкой материей.

Пусть молится, чтобы кто-то из слуг оказался крысой, иначе ее ждут не просто пытки, а все грешники в аду ей позавидуют, потому что не останется никого, кто мог бы знать – где Эрдэнэ, кроме нее.

Направилась в дом с пустыми тазами, прижав их к бедру так, что тонкая и точенная фигурка изящно изогнулась. Юбки так и не одернула, и он видел длинные ноги, колени, и перед глазами мелькали картинки, как эти ноги обвивают его торс, пока он долбится внутри нее на адской скорости и воет от кайфа, как раненое животное.

А ведь у нее получилось сыграть с ним в эту проклятую игру, получилось все-таки въесться ему в вены и породить эту ненормальную реакцию на ее тело, на ее голос, на ее каждое движение. Породить чудовищный голод, который не утоляют шлюхи, не утоляет мастурбация. Вспоминает ее грудь с торчащими алыми сосками. Сочную, упругую, полную. Когда-то он так же сходил с ума по груди Ангаахай. Она кормила его сыновей, а у него крышу рвало от бешеного желания самому прильнуть жадным ртом к ее сочащимся молоком соскам.

Только Ангаахай чистая и святая, а эта…эта похотливая дрянь, которая сношалась с Тарханом, а может быть, даже и сосала у них у обоих.

И по венам бьют воспоминания, как чувствовал ее узкое влагалище своими пальцами, как вбивал их в сочащуюся влагой плоть, нащупывая ребристые стенки и смотрел, как запрокидывается ее голова и закатываются голубые глаза. Как заставлял кричать его имя, когда погружался своим языком в ее дырочку и вылизывал изнутри, как сосал ее клитор, сжирая судороги наслаждения, вытягивая из нее гортанные вопли.

И она сливалась для него с другой. С той, что хотела его до умопомрачения, с той, что всегда отзывчиво всхлипывала от его ласк, раздирала ему спину своими острыми маленькими ноготками, выгибалась и корчилась в его руках повторяя: «Мне хорошо…мне хорошо, Тамерлан…еще, пожалуйста…еще».

Твою ж мать. Стиснул челюсти до боли, до хруста в костях. Его разум не хочет их различать, его плоть не видит разницы.

Послал ей проклятия и пошел в сторону пристройки Эрдэнэ. Пристройки, где сейчас жили его сыновья вместе с няньками. Пускай лица мальчиков вернут его в реальность, помогут понять, что химера, живущая в его голове, не их мать.

Хотел распахнуть дверь и крикнуть «Эрдэнэ», но осекся и осмотрелся по сторонам. Внутри все сжалось от тоски и ярости. Где она? Где эта девчонка? Неужели, и правда, сбежала от него? Но как? Сама? Без чьей-то помощи?

Прошелся по ее комнате, отодвигая ящики в столе. Пока не наткнулся на тетрадь. Достал из ящика и перелистнул пару страниц. Дневник. Лихорадочно перевернул страницы и открыл одну из них.