– А я в этом не уверен, и если ты не встретишься с ним – встречусь я. Только, скорее всего, после этой встречи ты лишишься одного внука, а то и двоих.

– Я никогда не признавал их внуками!

– Но ты сделал все, чтобы они знали – кто они и ни в чем не нуждались в свое время. И ты не раз спасал шкуру Тархана!

– Займись слугами, Лан, и своей шлюхой… а я разберусь с Дьяволом.

Он ни на секунду не забывал о том, что сказала Цэцэг. Не забывал о ее грязной связи с Тарханом. Она виделась ему во сне, наяву, в секунды, когда работал или бил противника. Представлял, ЧТО он с ней делал, и с ума сходил от адской ревности, от диких, безумных фантазий, от представления чужих пальцев в ее плоти. Он знал, что не обязательно терять девственность и быть похотливой шлюхой. У женщины в теле три отверстия, и можно иметь любое другое из них, не нарушая при этом целостность девственной плевы. Сука! Корчила из себя целку и плакала под ним, заливаясь чужим потом, слюной и спермой.

И ему вдруг хотелось ее уничтожить, растоптать, убить, чтобы корчилась в той же агонии, в какой корчится он сам. Его ненависть к ней вышла на тот уровень, когда она скорее похожа на безумие. Разум разделился на две части. Одна понимает, что это совершенно другая женщина, что это не его Ангаахай спала с его братом, а ревность душит такая, как будто это она, как будто это ее тело билось под кем-то другим. Особенно, когда эта сука пыталась так умело играть для него такой любимый образ. И его разъедало до мяса, до костей этой ненавистью и похотью.

Смотрел на ее губы и вспоминал, как они говорили ему о любви. Они же выглядели точно так же. Вот с этой складочкой посередине и выпуклостями по бокам нижней губы, и такой вывернутой сердечком верхней. Стоит приоткрыть розовый рот, и видны жемчужные зубы, от белизны которых слепит глаза.

Ангаахай учила его быть нежным…а Алтан будит в нем первобытную адскую жестокость. Он не сходил так с ума даже со своей девочкой-лебедью. Ревность и ненависть обостряла каждую эмоцию.

Думал, отправит подальше с глаз и испытает облегчение, но его не настало. Только видеть перестал…можно подумать, это что-то изменило. Прошло два дня, и он, как паршивый пес, побрел на хоздвор, чтобы посмотреть издалека. Нет, он себе в этом не признался. Придумал, что нужно снести несколько бараков и построить сауну. Какая, на хрен, сауна, если он терпеть не мог париться, но мысль пришла в голову, и он нашел себя там, стоящим за главным бараком и следящим за ней прищуренными глазами, исподлобья.

Вынесла два чана и полощет белье. Стройная, как ива, изогнулась вся, спину прогнула. Юбка подоткнута за пояс, и голые ноги видны почти до самых бедер. От одного вида этих стройных лодыжек и коленей у него все свело в паху. Волосы закручены на макушке в узел. Монстр внутри него скалится, мечется, ревет, рвется наружу. В жажде этого тела, в едкой потребности получить свою дозу наркотика. Ее тело, услышать крики и стоны. Ее оргазмы…или вопли боли, чтобы утолить свою собственную, чтобы не так драло изнутри разочарованием.

Всклокоченный после пыток, в перерыве между ними, когда только что держал головой под водой одного из слуг и считал секунды, пока тот корчился и метался, задыхаясь и захлебываясь, все еще безрезультатно, сейчас смотрел на нее и буквально слышал рев своего зверя. Как же ему хотелось в эту секунду забыться, чтобы какие-то мгновения снова поверить, что это его девочка. Смотреть на нее, как на глоток воды, и знать, что эта вода отравлена самым смертоносным ядом, и каждый глоток не утолит жажду, а разъест его внутренности серной кислотой.