Знакомство с Агнес – без его ведома – наполнило его душу божественной любовью; она снизошла, как золотистое облако, которое покрывало ковчег в Скинии собрания. Он стал мягче и добрее, снисходительнее к заблуждающимся, ласковее к детям. Ему случалось остановиться, чтобы погладить по голове уличного мальчишку, или поднять малыша, барахтавшегося на песке. Он начал слышать пение птиц, и оно показалось ему полным нежности. Его молитвы у постели больных и умирающих приобрели умиротворяющую силу, которой он раньше за собой не замечал… В его душе наступала весна – нежная итальянская весна, которая раскрывает бутоны цикламенов и разносит легчайший аромат первоцветов в отдалённые уголки Апеннин.

Так прошёл год – вероятно, самый лучший и счастливый год в его беспокойной жизни. Год, в течение которого еженедельные исповеди Агнес стали средоточием, вокруг которого кружилась его жизнь.

Он говорил себе, что его долг – уделять дополнительное время, чтобы оттачивать и полировать изумительный бриллиант, который неожиданно был доверен ему, пока он не станет совершенным украшением короны Господней. И если в этом лежит его прямая обязанность, почему он должен от неё уклоняться?

Он никогда не коснулся её руки, ни складок платья, когда оно соприкасалось с его монашеской рясой. Никогда, даже совершая благословение, он не позволил себе возложить руки на её прекрасную голову. Правда, изредка он не мог удержаться, чтобы не взглянуть, как она входит в церковь и, опустив глаза, скользит вдоль рядов, так кротко и бесшумно, что он задерживал дыхание, пока она не проходила мимо.

Он не ожидал, что вести, которые сообщила ему на утренней исповеди дама Эльси, так глубоко потрясут всё его существо. И это испугало его самого.

Вполне объясним был страх за Агнес, которая подверглась преследованию какого-то беспутного юнца: по собственному опыту он знал, как небезопасны могут быть для девушки намерения необузданного мужчины. Но Эльси раскрыла перед ним и свои собственные планы: поскорее отдать внучку замуж, и советовалась с ним по поводу того, не следует ли уже теперь передать её под защиту мужа. Именно эта новость вызвала у отца Франческо внутренний протест, возмущение, негодование – одним словом, целую бурю чувств, которые он напрасно пытался в себе подавить или понять.

Закончив свои утренние обязанности, он вернулся в монастырь, зашёл в свою келью, и простёршись навзничь перед крестом, начал разбираться в себе. Весь этот день прошёл в посте и одиночестве.

Наступил тёплый вечер. На плоской крыше монастыря, откуда открывается вид на залив, можно разглядеть тёмную фигуру, которая медленно ходит туда-сюда. Это отец Франческо. По его блестящим глазам и расширенным зрачкам, по красным пятнам на щеках и нервным движениям можно заметить, что он находится в состоянии крайнего напряжения. Его нервы на пределе до такой степени, что ему кажется, будто он совершенно спокоен и полностью владеет собой.

Как! Неужели все его старания и самоотречение были напрасны? Неужели он полюбил эту девушку обычной земной любовью? Неужели он испытывает ревность при мысли о её будущем муже? Что за демон-искуситель шепчет сейчас ему на ухо: «Лоренцо Сфорца мог бы защитить это сокровище от незаконного преследования и от брака с тупым крестьянином, а отец Франческо – не может?». Сладостная дрожь пронзила его от мысли, каким мог бы быть их брак. Разве он не стал бы правдивым таинством, в котором две чистые верные души поддерживают и ободряют друг друга во всех набожных предприятиях и добрых начинаниях? Он содрогнулся от ужаса, что этой мыслью – возможно! – нарушил свои обеты, страшные обеты, данные под угрозой проклятия…