В торговом деле принято рядиться, т. е. сбивать цену. Но когда материала не хватало, никто из каменщиков гонор не показывал, соглашались на ту цену, которую предлагал владелец товара. Все равно с поставкой, особенно больших партий часто случалась неуправка. Поэтому возведение стен растягивалось на годы.

Увидев нужный размер, Максим подошел к хозяину кирпичей и приценился. Мужик просил по пяти рублев за сотню.

– Не лишку ли требуешь? – покачал головой Титов.

– В самый раз, – ответил продавец, – кирпич самолепный, крепкий, век износу не будет.

– Беру три сотни за червонец! – предложил покупатель.

– Ну что ты, паря, грабишь! Где ж это видано, чтобы такой поход[5] делать?

– Не жмись, православный, не куда-нибудь кирпич беру, на церковь Божью.

– На которую это?

– На Зелене.

– А, знаю, черепановская. Господа Черепановы, сказывают, тыщу рублев отвалили на постройку, хватит на все и еще останется.

– Что мелешь, придумки все это! Черепанов Степан, да, говорят, был щедр, а теперь брат его управляет, Василий. Он другого складу ума, лишнее не передаст, строим в скудости, копейку кроим, да что там копейку, Василий Черепанов указал за каждую денгу с нас сыскать, ежели что не так.

– Лютует, – протянул мужик, – говорят раньше-то Черепановы тоже были из крестьян, а теперь – господа купцы.

– А ты поезжай за море-окиян бить зверя, никому не заказано, перезимуй там три зимы, оборонись от врагов, коим несть числа, вот тогда и разбогатеешь, если не помрешь.

– Нет уж, лучше мы туточка, у печи будем делать кирпичи!

– Вот то-то и оно, и нечего чужому богатству завидовать.

– Да ты, гляжу, не за купецкое ли добро заступник?

– Я за свою копейку радею, у нас артель, каждому в день по гривне подай заработка, да материалам расход, как ни крути, что ни неделя то, червонец выкладывай, а Василий Черепанов, ох как до отдачи червонцев скуп, а теперь, когда заболел, мы вообще не знаем с кем дело иметь будем, сынишка у него малолетний еще, получается, что жена главнее всех.

– Слушай, паря, а чего это ты все про червонцы? Золотом заплатить хочешь?

– Бог с тобой, это я так для красного словца, червонец – слово баское, людям по нраву, а так платим, как все, медной российской монетой.

– Ну, – протянул мужик, – медяками будет без походу. Да где ж у тебя казна?

– Все при мне.

– Врешь?

– Не вру.

– Тогда кажи.

– Вот, – Максим Титов достал из камзола бумагу, – ассигнат[6] на 25 рублев денег. Могу разменять на монету.

– Дай глянуть, слыхал я про бумажные денежные знаки, а видеть не видывал.

Мужик взял в руки ассигнацию, с уважением стал разглядывать бумагу.

– И что, это можно разменять на червонцы?

– Конечно, если конечно у кого золото сыщется.

– От золота одни беды, давай серебром, и бьем по рукам.

Максим отправился менять ассигнацию. Обошел все, что можно, нигде не дают размена. Потом по знакомству у одного торгового разменял бумагу на медные деньги и то потому, что тот ехал в Вологду, и медь ему было везти несподручно.

Двадцать пять рублей медью потянули на полтора пуда[7]. Купец достал пять увесистых мешков.

– Считай!

Титов хотел было поверить на слово, но, помня, что «денежки любят счет», принялся пересчитывать тяжелые пятаки с вензелям императрицы Екатерины Алексеевны.

Он знал эту монету с детства. Большая, тяжелая, весом без малого четыре лота[8]. Ее начали чеканить в 1763 г. вместо медных гривен царя Петра Федоровича. Торопились, прямо поверх старой монеты били новую. На гривнах с одной стороны орел, с другой пушки, барабаны и знамена. На новых пятаках тоже орел и вензель императрицы. Вот только иногда при чекане то заготовку подставят криво, то ударят слабо, и среди пятаков Екатерины нередко бывали такие, где два рисунка, старый и новый, и не поймешь, что за беда!