Присмотрелся ещё раз и тут же согласился с Бологуром:

– Точно. Кого-то напоминает… Или кажется?

Пашка не заметил, как неожиданно для себя встал на защиту чести совершенно незнакомой ему женщины, просто очень похожей на маму. Ему стало неудобно, особенно когда на последних словах поймал не себе пристальный взгляд Рагнара.

– Да ты, брат, в адвокаты к его родне запишись, – подначил тогда капитан, – они очень тебе благодарны будут. Я бы на месте властей их всех под корень или в Якутию «Силу Сибири» строить, чтобы на земле в пыль всех их потомков и выкормышей стереть! Чего ты на меня так смотришь, Паша? Ты видел, кого из прикопанных могил смежники выкапывать продолжают? Ты видел девочку трёх лет с пулевым отверстием во лбу? Ты помнишь, как бабку, расстрелянную в лицо, выкопали в её же огороде? А мальчишку-инвалида, выброшенного с девятого этажа вместе с коляской? Ты мне брось тут кодекс чести разыгрывать. Ещё про Женевскую конвенцию расскажи…

– Ну нельзя же всех под одну гребёнку, товарищ капитан, – попытался вступиться за друга Василий Бологур.

– Нельзя, говоришь? – вдруг вспылил Рагнар. – А я скажу, что обязательно так и надо сделать! Всех к стенке! Всех под нож! Всех при попытке к сопротивлению! Никого в плен брать нельзя! Ни одну мразь нельзя! А баб их отдать вон бурятам. У них нация вымирающая. Пусть новых бурятов рожают для нашей армии.

Ротный говорил очень горячо, и было видно, что слова его действительно искренние, идущие от сердца. Спорить никто не стал, да и не решился бы. Ведь, по правде говоря, все без исключения были на его стороне. Сердца и души бойцов ещё не успели оттаять от тех ужасов, которые им пришлось увидеть во время освобождения Мариуполя и сейчас, когда по городу продолжали откапывать всё новые и новые свидетельства изуверских преступлений украинского нацизма. Каждый думал приблизительно так же, как и их командир, прошедший войну от самого её начала в далёком две тысячи четырнадцатом.

Пашка почувствовал себя виноватым перед Рагнаром и просто подошёл к нему, обнял по-братски, спокойно сказав:

– Не горячись, командир, мы думаем точно так же, как и ты. Просто хочется до конца людьми оставаться. Не хочу я быть похожим на этих животных.

– Ты думаешь, я хочу? Всё понимаю. Еле сдерживаю себя. Я специально не даю им шанса сдаваться в плен, чтобы никто не вздумал дать им надежды на обмен. А насчёт родни… Ты прав, конечно. Тут я лишка дал…

Через пару дней Пашку выставили на пост охраны военной комендатуры Мариуполя. А что не так-то? Снова ночью поработали. Три часа поспали. Завтраком накормили. Под ледяной водой в душе поплескался. Пулемёт в оружейной комнате оставил. Рагнар выдал свой укороченный АКС. «Плитник» разрешили облегчить от лишних броневставок вплоть до обыкновенной разгрузки. И рожков четырёх хватит. В общем, налегке и прямо в центр города, где можно хоть с лестничного марша наблюдать за проходящими мимо дамочками, продолжая свой поиск той самой единственной, которая могла бы расплавить стальное сердце рядового пулемётчика Пашки Костина, кавалера медалей «За отвагу» и «За освобождение Мариуполя».

В коридорах комендатуры душно и потому народу немного. Всё больше на улице ожидают вызова или приглашения. Позавчерашние трупы сразу привезли сюда, но к утру уже приехали из ФСК патологоанатомы и увезли мертвяков туда, куда не следует знать любому и каждому. Нашли быстро и родственников. А чего тут невозможного, коли адрес есть, да и документы быстро обнаружились прямо в доме?

Ближе к обеду ко входу в комендатуру подошли две женщины в чёрных платках и чёрных же платьях. Старшая, переваливаясь с одной толстой ноги на другую, шла, опираясь на палку и прикрывая большим бордовым платком лицо, полное горечи и печали. Рыдая про себя, она что-то полушёпотом говорила на ухо спутнице, которая придерживала бабушку за локоток. Пашка заранее спустился с лестничного марша, чтобы помочь подняться пожилой женщине. Молодая спутница поблагодарила солдата и приподняла при этом голову, заглянув мельком Павлу в глаза.