Сам Волошенко никому не писал по причине тщательно скрываемых суеверий, и потому надо всеми потешался.

Последним подошёл к Валерке «молодой» Крутов, протянул завёрнутую во «Фрунзевец» пачку и робко пробормотал:

– Возьми, Валера, если можно. Сделай раз в три дня…

– Сколько? – в ужасе вытаращился Валерка на протянутую пачку.

– Раз в три дня, – повторил неуверенно Крутов.

Валерка посмотрел на его просторное, с карантина ещё не ушитое «хб», на растрескавшиеся в нарядах руки и вздохнул:

– Давай, салага. И когда только написать успел, из кухни ведь не вылезаешь?

Крутов облегчённо вздохнул, попятился и побежал грузить на ЗИЛы ящики сухпая. А Валерка пошёл в штаб прятать от комбата почтовую кипу.

В шесть утра, в последний раз позавтракав в полковой столовой, седьмая рота пристроилась к общей колонне и выехала на дорогу. Валерка постоял у ворот, подождал, пока не затянет пылью замыкающую машину, и отправился в штаб. Нужно было ещё навести порядок. Пачки писем он уложил в стол, а свёрток Крутова, слишком для этого большой, сунул на шкаф, в дальний пыльный угол. Привычная после каждых проводов тоска уступала место ещё более привычным делам.

День у Валерки прошёл как в горячке. Прапорщик Корнейчук, непосредственный его шеф, свалился с приступом малярии, начальник штаба ушёл вместе со всеми в рейд, а только что прибывший из отпуска комбат в штабе ещё не появлялся. И Валерка ворочал делами один. Гонял за подписями дневальных, собирал из остатков рот караул и ругался со старшинами. Старшины людей в караул давали неохотно и кивали один на другого.

– Что ты ко мне привязался? – доверительно шептали ему в уютном полумраке каптёрок. – Ты к Малееву иди. Он, паразит, шесть человек больными записал, а у меня нету!

– Что? – ревел в своей каптёрке прапорщик Малеев. – Ты Дерюгина бомби и Тарасенко! Знаю я, сколько у них на срочных работах числится…

Валерка внимательно выслушивал каждого из старшин и всех выявленных таким образом людей беспощадно заносил в караул. А прапорщика Малеева, как самого недовольного, сунул начкаром. Писарские обязанности Валерку угнетали, но исполнял он их неукоснительно, и иногда, если людей всё же не хватало, сам шёл как строевой на двухсменный пост. А вечером через дневального полковой писарь Гоша пригласил Валерку на именины. Валерка заскочил перед самым закрытием в магазин, купил на все чеки, что надо, и ближе к отбою отправился в полковой штаб.

В штабном бараке было тихо. Один только часовой стоял у зачехлённого знамени и, оперевшись на денежный ящик, дремал. Гоша, давний, ещё с карантина валеркин приятель, сидел за высокой стойкой и вытюкивал на машинке какую-то бумажку.

Сколько же тебе лет, балбесу? – поинтересовался Валерка, шлёпнув его дружески по шее.

– Двадцать, – сообщил Гоша и отпихнул машинку на край стола.

– Замуж пора. Держи, будет, чем в загсе расписываться!

Валерка сыграл на губах свадебный марш и вручил имениннику подарок, – китайскую, с золотым пером авторучку.

Гоша нелегально собрал у себя всех, с кем летел когда-то в памятном самолёте из Ташкента. Ели, хрустели печеньем, тянули из банок яблочный сок и представляли, что это пиво. В самый разгар веселья промелькнул в приоткрытой двери кодировщик Вася, тоже свой человек.

– Сюда, Вася, сюда! – зашипели ему, чтобы не услышал в соседней комнате дежурный офицер.

Дежурил сегодня Скворцов, а он шутить не любил, потому что его разлюбила официантка. Но Вася только отмахнулся зажатой в кулаке бумажкой и по коридору промчался пулей. Вернувшись скоро, он плотно прикрыл за собой дверь и с ходу присосался к подставленной банке.