Аэросмит. Шум в моей башке вас беспокоит? Стивен Тайлер

DOES THE NOISE IN MY HEAD BOTHER YOU?

A Rock ‘n’ Roll Memoir

David Dalton and Steven Tyler

Published by arrangement with Ecco, an imprint of HarperCollins Publishers.

Полупролог

Если ты молоток, все кажется гвоздем.
Если ты певец, все кажется песней.

Жизнь коротка. Нарушай правила, прощай быстро, целуйся медленно, люби по-настоящему, смейся безудержно и никогда не жалей о том, что заставляет тебя улыбаться. Нас нельзя сосчитать; не существует никакой диаграммы желания. Когда ревущее пламя твоего сердца сгорело дотла, надеюсь, ты поймешь, что состоишь в браке со своим лучшим другом. Предчувствия, догадки, инстинкты… слепая преданность чему угодно может убить тебя, и всегда помни… пой так, будто тебя никто не слышит; живи так, будто рай здесь, на земле. А теперь я хочу сказать что-то глубокое и бессмысленное, вроде: «Будь верен самому себе», но, по правде говоря, первое, что мы должны сделать, – это УБИТЬ ВСЕХ ЮРИСТОВ.

Когда я был пацаном и состоял в банде, мой так называемый лучший друг Деннис Данн бил меня по плечу и говорил: «Передай следующему, ублюдок!» И вот я поворачивался к Игнасио, лупил его и говорил: «Передай следующему!» Игнасио поворачивался к Футболисту и бил его по плечу, а Футболист бил Рэймонда, который потом… опять бил меня. Суть в том, что ты должен бороться за свое положение. Чуть позже в своей жизни я понял, что в группе ситуация такая же. Только в моей новой банде Брэд бил Тома, Том бил Джоуи, Джоуи бил Джо, а Джо бил меня (по зубам), и это самое мягкое объяснение того, что происходит в каждой группе, которая хоть когда-то существовала (по крайней мере, в тех, что протянули больше десяти лет и смогли показать себя миру).

Я помню, как мама сказала мне, когда я ей заявил, что хочу быть как Дженис Джоплин: «Если ты покажешь себя миру, то станешь мишенью для всеобщих страхов, сомнений и комплексов. И если ты с этим справишься, Стивен, мой маленький глупыш, то сможешь собрать свою армию». И знаете что? Я получил сполна! А еще я с самого начала хочу заявить во всеуслышанье, дорогие соседи и неудачники, что мой жизненный путь не привел меня в то место, где я хотел бы осквернить, деморализовать или сломать хоть кого-то… Так что все ВЫ, кто лупил и обижал меня за то, что я был любознательным ребенком или сверхчувствительным художником, который вас доставал, – помните, точно так же, как говорят о Монго из фильма «Сверкающие седла», если вы застрелите Стивена, то просто разозлите его.

Когда ты молод, ты испытываешь все в первый раз. Из-за того что это происходит с тобой как бы между прочим, так оно и есть… и ты постоянно это оспариваешь. Когда ты подрастешь, ты начнешь подвергать сомнению всю свою хуеву жизнь, и так много энергии тратится впустую, пока ты гадаешь из-за всех этих почему. Ты хочешь найти этого ангела гроз, который погасит твой внутренний огонь. И ты начинаешь верить, что уже пережил шесть десятилетий, потому что на твоем плече правда сидит ангел.

Поэтому я пишу песни – потому что я прожил все эти перемены от незнания НИЧЕГО… до понимания ВСЕГО… а сейчас, в шестьдесят три года, я вернулся к тому, что опять НЕ ЗНАЮ НИ ЧЕРТА. И когда твое сознание свободно от так называемых знаний, оно может использовать воображение. Как Альберт Эйнштейн однажды сказал: «Воображение важнее знаний».

По радио крутят твою песню; мелодия настолько запоминающаяся, что проникает в головы слушателей и меняет их Всё. Они начинают ее петь! Ты оказываешься внутри этих людей. Ты занимаешься с ними любовью. Ты проникаешь в их душу… и наоборот. Это как Vuja Dé, и тогда происходит чудо… вы меняетесь лицами, местами, пространствами и эмоциями.

Отец четверых детей (любовь всей моей жизни), автор песен, обладатель докторской степени в Беркли и еще одной в Массачусетском университете Бостона, поэт, художник, наркоман и тот, кто узнает что-то новое каждый день, от дома в Малибу до ужина с шейхом в Абу-Даби… а теперь… писатель? Да вы шутите! Романтика. Семантика. Осторожно, я экзотичный и невротичный! Does the noise in my head bother you… пока что? Да, правда? Я бы сказал, начало хорошее.

С. Т.

Глава 1

Периферийный зритель

Я родился в поликлинике Бронкса 26 марта 1948 года. Как только меня можно было перевозить, родители сразу же отправились в Санапи, Нью-Гэмпшир, в маленький коттедж, который сдавался каждое лето, – что-то вроде старомодных гостиниц, только в 1950 году. Меня положили в кроватку и поставили у дома. Мимо пробегала лиса и решила, что я ее лисенок, схватила за край подгузника и утащила в лес. Я рос с лесными животными и детьми. Я так много слышал в тишине соснового леса, что потом точно знал – мне придется заполнить эту пустоту. Родители знали лишь то, что я был где-то там. Однажды ночью они услышали, как я плачу в лесу, но когда они пришли к тому месту, где я раньше лежал, то увидели лишь большую дыру в земле, которую приняли за лисью норку. Они все копали, копали и копали, но нашли только кроличью нору, в которую я свалился, – прямо как Алиса.

И, как Алиса, я вошел в иное измерение: шестое измерение (пятое занял кто-то до меня). С тех пор я могу ходить туда в любое время, потому что я знаю секрет детей леса; в тишине сказано так много, если ты знаешь, что слушать, – то, что танцует между психоакустикой двух нот, и то, что написано между строк, похоже на сопоставление того, что ты видишь в зеркале. Вся моя жизнь проходила между двумя этими мирами: ГОАНЕЦ, не-из-мира-сего, и… ПРИСКОРБНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. В целом, я называю себя периферийным зрителем. Я слышу то, что люди не говорят, и вижу то, что невидимо. Ночью, потому что наше зрительное восприятие создано из палочек и колбочек, если ты идешь по темной тропе, то сможешь увидеть ее, только если посмотришь вбок, тогда включается периферийное зрение. Но об этом позже, мы все успеем, пока тупеем и трезвеем.

Когда я наконец-то вылез из кроличьей норы, мои родители привели меня обратно в третье измерение. Как и все родители, они переживали, но я боялся сказать им, что спокойнее всего мне было в лесу.

На Манхэттене мы жили на углу 124-й и Бродвея, недалеко от театра Аполло. Народ, это Гарлем. Если в первые три года жизни мы больше всего впитываем информацию, то, разумеется, мне нужно было услышать эту музыку, и я был вдохновлен звуками, которые исходили из этого театра. В ней было больше священного, чем в святом Петре.

Через несколько лет я вернулся в Аполло и увидел парк, где мама толкала мою коляску. Мое первое зрительное воспоминание было из ЭТОГО ПАРКА: деревья и облака, летящие над головой, будто я парил над землей. Вот он я, двухлетнее дитя, проецирующее астрал. Я помню, как в четыре года ходил за галлоном молока с двумя четвертаками, мы шли с мамой рука об руку по пролетам и коридорам подвала нашего дома, по туннелям в соседнее здание, где стояла молочная машина. Я думал, что я… бог знает где. С таким же успехом я мог быть на Марсе. Ах, это был таинственный мир детства, где кто-то всегда ведет тебя за руку через темные коридоры в совершенно новый мир, только и ждущий, пока включится безумное детское воображение.

Моя мама разожгла огонь, который будет греть меня до конца жизни. Она читала мне притчи, басни Эзопа и «Просто сказки» Редьярда Киплинга. Детские сказки и стишки восемнадцатого и девятнадцатого веков: «Хикори Дикори Док», сборник детских стихотворений Эндрю Лэнга, Ганс Христиан Андерсен, «История маленького черного Самбо» Хелен Баннерман. Так круто! Я уж не говорю про «Курицу и золотые яйца»! Мама все это читала мне перед сном каждый вечер. Но однажды, когда мне было около шести, она перестала.

– Тебе надо самому научиться их читать, – сказала она.

До тех пор я читал вместе с ней, пока она вела пальцем по словам. Мы делали так несколько месяцев, но потом она поняла, что я уже научился, и внезапно мама уже не сидела за моей спиной. Она просто оставляла книжку у кровати, а я обезумел от горя.

– Мам, я хочу слушать сказки. Почему ты мне их больше не читаешь?! – спрашивал я.

А потом однажды я подумал: «Ой-ей, теперь мне надо поумнеть». Неее… я просто стану музыкантом и буду сочинять свои сказки и мифы… Аэромифы.

Мама все рассказывала мне про мужчину, которого видела в «Шоу Стива Аллена» в 1956 году, когда мне было восемь. Его звали Джипси Бутс. Он был настоящим хиппи, жил на дереве, отрастил волосы до пояса и пропагандировал здоровую еду и йогу. Джипси был тем самым протохиппи. В начале тридцатых он бросил школу, скитался по Калифорнии с кучкой других так называемых бродяг, питался тем, что давала природа, спал в пещерах и на деревьях, а мылся в водопадах. Меня ужасно соблазнял такой образ жизни. Посыл у Бутса был такой: каким бы примитивным ни казался ему мир, он хотел доказать людям, что будет жить вечно. Кстати, почти так и получилось, он умер всего лишь за одиннадцать дней до своего девяностолетия в 1994 году.

Дальше в моей жизни появился богемный композитор по имени Иден Абез, который написал песню под названием Nature boy (которую моя мама услышала на пластинке Нэта Кинга Коула). Он разбил лагерь под первой буквой «Л» голливудского знака, изучал восточный мистицизм и, как и Джипси Бутс, питался овощами, фруктами и орехами. Мама пела мне эту песню перед сном. Я никогда не забуду, что из-за этого чувствовал себя ее сыном природы.

Вперед