– Именем эмира и Мухаммеда, пророка его, – торжественно объявил чиновник, – здесь будет взыскан налог с эмирского раба Касымхана. Так, – обратился он к своему помощнику, – пиши, от имеющегося в загоне скота в количестве десяти голов овец, коровы и теленка, взимается налог сагубордор, в размере двух овец и теленка.

Касымхан упал на колени и запричитал:

– О, Аллах, чем же я буду кормить зимой свое большое семейство?

– Нечего было девок плодить, – ухмыльнулся чиновник. – Продашь одну, вот и ртов поменьше будет. Если хочешь, то взамен твоей дочери, которая мне приглянется, я могу оставить тебе теленка? – осклабился он. – Решай, старик. Смотри, не продешеви, пока я добрый.

В это время к чиновнику подошел священнослужитель в длиннополых черных одеждах, который пришел вместе со сборщиками налогов. Подойдя к писарю, он пропищал:

– Запиши еще одну голову овцы.

Чиновник, словно это так и должно было быть, дописал еще одну голову.

– За что? – в отчаянии взвыл Касымхан.

– Вах, вах, какой ты нехороший человек. Неужели ты, сын осла, не узнаешь меня? Ты, наверное, забыл, что имаму мечети по закону полагается десятая часть.

Пастух, опустив руки, в отчаянии вглядывался в глаза окружавших его сельчан, ища поддержки, но в напряженных, перекошенных горем лицах был виден только животный, всеохватывающий страх.

Оставшийся скот в свою очередь был разделен по закону на пять частей. Одного барана записали за казной, а остальными чиновник облагодетельствовал убитого горем пастуха.

Весь день сборщики налогов взимали с жителей дань «по справедливости». Весь день над кишлаком стоял вой и плач женщин.

Выросшие вдали от чиновников и эмирских нукеров сыновья Ибрагима не были похожи на своего отца, забитого нищетой пастуха, давно забывшего свои тюркские корни. Темир и его старший брат Фархад ни за что бы не потерпели над собой такого обращения, какое позволяли себе прибывшие от эмира чиновники. К своей радости, Ибрагим накануне отправил сыновей в горы, на заготовку корма для их немногочисленного стада.

Когда через несколько дней Темир и Фархад спустились в кишлак, сборщиков налогов в кишлаке уже не было, они возвратились в Бухару. Вслед за ними пастухи угнали многочисленную отару овец и небольшое стадо коров и телят.

Узнав, что эмирские чиновники, производя внеочередной сбор налогов, ополовинили и их стадо, Темир, сверкая глазами от негодования, воскликнул:

– Я бы не позволил так издеваться над собой!

– Мальчик мой, не гневи Аллаха, ибо гнев божий ждет тебя лишь на небе, – смиренно произнес мудрые слова старый Ибрагим. – Не гневи эмира и его подручных, ибо гнев их скоротечен и страшен, он может оборвать твою жизнь в любой момент.

– Чем жить в рабской преданности, лучше умереть! – воскликнул гневно Темир. Никто тогда и помыслить не мог, что этому юношескому девизу он останется верен всю свою жизнь.

– Весь в деда! – с гордостью произнес Ибрагим, обнимая сына. – Твой дед Мухамед-бек был хоть и не богатым, но смелым и гордым человеком. Он не раз ходил, под знаменем эмира, в военные походы, но так и не разбогател. Самую большую ценность, которую он четверть века назад привез из похода, была твоя мать, Джамиля-кызы. Я не рассказывал раньше тебе об этом. Помни, что твоя мать – дочь туркменского вождя, была добыта дедом во время набега на афганское селение. Нас поженили. Но недолго прожили мы вместе, после того, как ты родился, она умерла. Да приблизит Аллах к себе ее добрую душу.

– Я похож на нее?

– Да! Ты – копия матери!

– Как ты думаешь, отец, я могу понравиться девушке? – неожиданно для себя спросил Темир, покраснев до кончиков ушей.