– А откуда взялись эти большевики?

– Из далекой страны России, где несколько лет назад они убили своего царя. Теперь эти безбожники грозят эмиру. Они хотят уничтожить всех мусульман, а их жен и дочерей забрать себе. Вот что творится последнее время в нашей благословенной Бухаре.

– В нашем кишлаке про них еще ничего не известно, – до глубины души пораженный услышанным, произнес Темир.

– И слава Аллаху! – радостно воскликнул нукер. – И в нашей благословенной долине еще есть места, где об этих безбожниках еще никто не слышал.

К кишлаку, расположенному в небольшой долине, подъехали только ранним утром следующего дня. По приказу Ислам-бека нукеры перекрыли дорогу, ведущую в селение и выходящую из нее. Только после этого он вместе с Султаном-бобо, бывшим его личным телохранителем, и Темиром подъехали к дому аксакала кишлака.

– Эй, старый осел, выходи! – крикнул бек. Дверь открылась, на пороге появился седобородый старик в сером теплом халате, с белой чалмой на голове.

– Кто там ругается непотребными словами? – возмущенно вскричал аксакал.

– Ты что, собака, своего хозяина не узнаешь? – грозно произнес Ислам-бек, замахнувшись на старика плеткой.

Аксакал, разглядев в утреннем тумане бека, рухнул на колени.

– Собирай народ. Эмир приказал мне собирать долги, которые вы не уплатили.

Пока собирались люди, Ислам-бек, расположившись в тени разлапистого карагача, пил чай, предложенный ему местным торговцем, который, подкладывая в блюдо, лежащее на расстеленной в тени кошме, орехи и сладости, что-то нашептывал амлякдару на ухо. Тот, медленно потягивая ароматную влагу, то и дело отмахивался от торговца, как от назойливой мухи.

Когда народ собрался, Ислам-бек громогласно объявил:

– По приказу эмира я, главный сборщик налогов и его верный слуга, объявляю: все жители кишлака Сары-агач обязаны уплатить налог за год вперед.

В толпе послышался все усиливающийся ропот.

– Если вы, жалкие рабы эмира, – продолжал он, – вновь воспротивитесь выполнению этой священной для каждого мусульманина обязанности, я повелением эмира бунтарей жестоко накажу, а кишлак сожгу.

Воцарилась звонкая тишина.

– Мы заплатим все сполна, – низко согнувшись в поясе, кинулся к собирателю налогов аксакал, чтобы поцеловать полу расшитого серебром халата. Но перед ним, словно неведомый дух, возник заподозривший в плохом старейшину Султан-бобо, в мгновение ока заслонивший собой бека.

Отшвырнув старика пинком, телохранитель, обернувшись к Ислам-беку, сконфуженно сказал:

– Мне показалось, что этот старик замышляет что-то нехорошее.

– Ты всегда начеку, мой верный Султан, – похвалил телохранителя бек, и, поощрительно похлопав его по плечу, сказал, обратив свой гневный взор на дехкан: – Я вижу, вы вовремя одумались. Ну, тогда – приступим. Веди меня, аксакал, в свои закрома! – приказал он и направился следом за стариком к пристройке, где он хранил зерно.

– Эта пшеница в количестве шестнадцати пудов принадлежит мне, аксакалу кишлака Сары-агач Салиму, рабу эмира и бека.

– По приказу эмира, во имя Аллаха и пророка его Мухаммеда здесь будет взыскан закят с эмирского раба Салима в размере четырех пудов.

Салим упал на колени и начал слезно умолять бека сократить размер налога.

– О, великий бек, – причитал он, – впереди зима, а у меня большое семейство. Сжалься надо мной, и Аллах возблагодарит тебя за это.

– Вот я сейчас тебя плеткой возблагодарю, – усмехнулся Ислам-бек и замахнулся на аксакала своей инкрустированной серебром камчой.

Кишлачный торговец тут же отвесил четыре пуда зерна и ссыпал его в мешки. Затем он вновь подошел к куче пшеницы и, приговаривая: «А это оплата за пользованием моими весами», сгреб в полу своего халата с полпуда зерна.