– В предыдущие три года как часто вы встречались с Константином Никифоровичем? – спросила судья.

– Да, почитай, почти каждый день и общались. Лично я приезжал в гости к Косте и Даше дня за четыре до его смерти, а по телефону разговаривал с ним накануне его смерти – как потом оказалось. Я еще запомнил: надо же, вчера так хорошо поговорили с Костей, а сегодня звонит в слезах Дашенька и говорит, что Костя умер.

Свидетель, погрустнев, помолчал, и потом добавил:

– Понимаете, он всегда побойчее меня был, и надо же такому случиться – умер раньше меня. Сердце. Он так воодушевленно говорил о творчестве, о новых планах, и знаете – большинство своих планов он осуществлял – писал картины. Он был очень творческим, он не мог без рисования. То есть он всю жизнь, вплоть до последнего дня, был очень последователен. Мне иногда казалось, что он моложе меня, хотя мы ровесники. Ясный ум он сохранял до последних дней: он шутил и на нашей последней личной встрече, и во время нашего последнего телефонного разговора.

– Спасибо, Николай Викентьевич. У сторон есть вопросы? – спросила судья.

Вопросов не было.

– Спасибо, Николай Викентьевич, вы можете идти.

– Уважаемый суд, – встал со своего места Виктор, – разрешите заявить ходатайство о приобщении к материалам дела каталога работ Константина Никифоровича Дубравина, переданных им год назад Союзу художников Москвы. В отношении каждой работы указан год, и очевидно, что Константин Никифорович творил все годы своей жизни, без перерывов.

– Ясно, хорошо, – сказала судья. – У другой стороны есть возражения?

– Возражаем категорически! То, что завещатель малевал до смерти, еще не значит, что он был нормальным! Ван Гог вон тоже до смерти кисточкой орудовал, и что? Шизофреником и помер!!!

Строгий взгляд судьи пресек этот поток вопиюще-наглого бескультурья.

По другой стороне было видно, что они и рады бы возразить что-то по существу – да нечего.

– Суд на месте определил: ходатайство стороны ответчика удовлетворить, документ приобщить к материалам дела, оценку доказательствам дать при вынесении решения.

Следующей была свидетельница со стороны истицы. Выглядела она скромнее, чем первая свидетельница (хотя вполне уместно будет сказать – она выглядела просто приличнее).

Но это впечатление держалось лишь до тех пор, пока она не начала давать показания, потому что говорила она довольно развязно, как-то неаккуратно, что ли.

– Я являюсь подругой Карины. С дядей, Никифором Константиновичем, у нее были прекрасные отношения. Он ездил к ней в гости, и она ездила к нему в гости. И несколько раз я ездила к нему вместе с Кариной. Вел он себя просто безобразно: плохо держал ложку, разливал суп, говорил иногда бессвязно, котлетами в нас бросался. Иногда он меня принимал за Карину, иногда спрашивал у своейной бабы: «А кто эти девки?». А однажды, когда никто не видел, даже щипать Карину начал и предлагать картины его посмотреть. Но мы же тут все понимаем, о каких картинах шла речь?

Свидетельница обвела присутствующих уверенным взором – мол, как я тут режу правду всем в глаза.

– Сколько раз вы вместе с Кариной были у ее дяди?

– Нууу, не помню точно, но я была у него за четыре месяца до его смерти и за полгода. Точно помню, что видела его таким за несколько дней до завещания.

Дарья Григорьевна тихо сказала Виктору:

– Это все ложь! Эту женщину я никогда не видела, и Карина не была у нас лет уже семь или даже восемь.

– Сейчас мы докажем, что она лжет, – так же тихо ответил ей Виктор.

– Уважаемый суд, – спросил он, – можно перейти к вопросам свидетельнице?

– У стороны истицы нет вопросов? – спросила судья у тех двух юристов.